рубинами хищно-гранатового цвета, зашипел, изучая того, кто его потревожил. Когда Куллеон обнажил меч – прямой, римский, – тварь не шелохнулась.
Он знал, кого встретит, – потому его и отправили сюда, сказав: «Если чудовище реально, убей его; если пожелаешь, попробуй сделать из народа Медных Барабанов союзников. Не военных, но торговых – это сейчас важнее. Мы должны перекрыть дыхание гордецам-пунийцам и поблекшим правителям Востока, должны лишить их живительного звона монет. Поступай как знаешь, но добейся цели».
Истории об этой твари – Гру́тсланге – долетали до Куллеона перевернутыми вверх дном отражениями кривого зеркала: сплошь переиначенные пересказы со слов других, которые, в свою очередь, переложили байку еще раньше, чтобы стало страшнее и интереснее. Никто не воспринимал истории всерьез – как можно понять что-то на языке Медных Барабанов, чтобы рассказать остальным? – да и самого змея ни один купец, возбужденно махавший руками и захлебывавшийся собственным враньем, не видел вживую. Описания разнились.
Да, Куллеон знал, что встретит здесь Грутсланга.
Но совершенно не знал, что тот умеет говорить.
– Убери свой меч, римлянин, – раздался голос прямо в голове у Куллеона – древний, что шелест папирусов в покинутых ныне храмах. – Ты пришел разыскивать союзников.
– Не указывай, что мне делать, тварь, – прозвучало ровно, спокойно, как и всегда: срывался Куллеон редко, кричал не чтобы выплеснуть эмоции – чтобы быть услышанным в железном стоне битвы, пронзительней которого только одно – крик роженицы. – Ты не Сенат и не народ Рима!
На миг показалось, что Грутсланг засмеялся, – шипение переросло будто бы в звуки флейты, стало мелодичным.
– Подумай сам, римлянин. – Грутсланг опустил морду так низко, что раздвоенный язык чуть ли не касался лица Куллеона. Тот крепче схватился за меч. – Подумай сам, какой союз несет больше пользы: ты человек войны, не торговли. Ты знаешь, какие проблемы есть у твоего Сената и твоего народа – и какие могут возникнуть.
Склизкое тело Грутсланга вновь изогнулось.
– Я пришел не для переговоров, – осклабился Куллеон.
– Он забрал ее у меня, – будто потеряв нить разговора, вдруг прошипел Грутсланг. – И прихватил с собой Камень. Всегда тащат диковинки в свое гнездо, гордые и наглые… Ты ведь понимаешь, о чем я. Чувствуешь.
– Понятия не имею. – Он уже приготовился взмахнуть мечом, но следующее слово остановило его, словно ударив по не защищенной шлемом голове.
– Карфаген.
Грутсланг прошипел это с особой ненавистью.
– Что ты сказала, тварь?
– Карфффаген, – смакуя, растягивая «ф», прошипел Грутсланг вновь.
– Откуда тебе знать?! Ты…
– Видел, – перебил Грутсланг, извиваясь среди драгоценных камней. – Видел и вижу – жемчужина, город, ласкаемый богами, новый город городов, центр будущего мира!
Куллеон готов был ринуться на тварь – плевать, что проиграл бы. Готов был разорвать это слизкое тело собственными