что угодно – кроме, разве что, семей. Он редко вмешивался в разговоры, но его присутствие ощущалось везде. В натянутой бельевой верёвке, в прибитом крюке для ведра, в рубанке, заточенном до зеркала. Он не делал лишних движений. Даже когда Лёша впервые поранился молотком, дед просто посмотрел, забрал доску и сказал:
– Не спеши. Спешка гвозди гнёт.
Старший брат Ваня был другим. Совсем другим. Словно он родился уже взрослым. Не в смысле возраста – в смысле внутреннего устройства. Ваня всё знал заранее. Когда нужно уйти, когда промолчать, как не обидеть, как выстоять. Он никогда не ныл, не жаловался, не спрашивал. Даже если было больно, просто сжимал губы и делал, что нужно.
Он стал взрослым в тот момент, когда отец ещё только начал уходить. Ваня, кажется, понял это раньше всех. Не словами – спиной, тишиной в глазах. Он не стал задавать вопросов. Просто стал вставать раньше мамы, встречать её с ночной смены, помогать Лёше с портфелем, сам шёл в магазин, сам возвращался, сам укрывал маму пледом, если она засыпала в кресле.
Ваня был как бы не частью семьи, а её хребтом. Тихим, надёжным, прочным. Его слушались. Даже бабушка иногда оглядывалась на него, как на мужчину, хоть ему было всего одиннадцать. И это не казалось странным.
Лёша смотрел на него снизу вверх – не из-за роста, а потому что рядом с ним всё казалось упорядоченным. Ваня знал, как надо. И это давало ощущение направления. Как стрелка на компасе.
В школе Ваню обожали. Учителя ставили в пример, называли гордостью. Он всегда делал всё вовремя, аккуратно, вдумчиво. Его тетрадки пахли карандашной стружкой и правильными решениями. Он не отвечал на показ. Он просто знал. Иногда казалось, что он не учит – он просто берёт знание с полки внутри себя.
А потом взгляд переходил на Лёшу.
– А ты, Лёша… ну постарайся хоть немного. Будь как Ваня, – говорили ему.
Но Лёша не был как Ваня.
Он не был «примером». Он мог задуматься на середине задачи, потому что увидел, как солнце играет на парте. Мог не дописать сочинение, потому что задумался о том, почему дерево шуршит именно так. Мог забыть про урок, потому что читал комикс, а потом – улетел в свой выдуманный мир.
Он не бунтовал. Не пытался доказать, что он не хуже. Просто был другим. И чем чаще ему говорили: «Смотри, как Ваня», тем глубже внутри он ощущал: «А я не Ваня». И не стану.
И не хотел.
Найда, их дворняга, была как светлая пауза среди всех тревог. Рыжая, как осенний лист, с белой грудкой и глазами, в которых отражалась вся честность мира. Она была не просто собакой – она была союзником. Молчаливым, чутким, всегда на стороне семьи.
Если кто-то из родных возвращался домой, Найда слышала шаги раньше, чем стук в дверь. Она взвизгивала, бросалась к порогу, виляла хвостом, будто хотела втиснуть всю радость мира в одну минуту.
Если дома становилось тревожно – она замирала. Ложилась у двери, прижималась к полу, следила. Ни звука. Только глаза, в которых жила беспокойная верность.
Лёша обожал её. Он делился с ней тем, чего не говорил даже бабушке.