– просто привычка. Дед доставал свой старый приёмник, щёлкал крутилкой в поисках хоть какого-нибудь голоса. Бабушка ставила на стол тёмный заварной чай, варенье из вишни и свои знаменитые пироги – с капустой или картошкой. Мама садилась рядом, не снимая халата, с усталостью в каждом движении, но с такой родной, домашней усталостью, которая делает человека живым. Ваня листал книгу, не отрываясь. Лёша тихо ел, вслушивался в радио и думал, что если в мире есть настоящее, то оно вот здесь – в этом моменте. В запахе пирога. В шорохе пледа. В том, как Найда хрюкает во сне под столом.
Глава 2. Свой – чужой.
Школа не сразу впустила Лёшу. С порога – как чужого. Как будто чувствовала в нём что-то не то: не по форме, не по стандарту. И он её не принимал – не потому что хотел бунтовать, а потому что не мог заставить себя быть там, где на тебя смотрят сквозь. Первые дни, недели – как в вязком тумане. Всё чужое. Шум звонков, запах мела, коридоры, вытянутые в вечность. Он ходил в школу, как будто в поход через болото: медленно, с натугой, не чувствуя, что его ждут.
Учительница младших классов, строгая, сухощёкая, в старом платье с перетянутой талией, – когда-то учила его отца. И в Лёше, кажется, видела не просто ученика, а продолжение истории, которую не хотела переписывать. Не как «новую страницу», а как испорченную копию. Она не кричала, не ругала открыто. Она просто умела смотреть. Так, что Лёша сжимался внутри. Этот взгляд говорил без слов: «Ты не тянешь. Ты из тех, кто с самого начала – лишний». Он ещё не знал, как формулируются сомнения, но уже чувствовал – с ней он не выправит ни строчки.
И всё же нужно было где-то опереться. Где-то дышать. В школе не все были сдержанны, как учителя, не все смотрели поверх головы. Так он нашёл Даню.
Даня был старше на год, но учился с ним в одном классе. Рослый, с широкой спиной, с голосом, который уже ломался – звучал то глухо, то резко, как поцарапанная пластинка. Он не боялся ничего. Когда учитель задавал с вызовом – Даня отвечал, не моргнув. Когда старшеклассник шёл навстречу с намерением зацепить – Даня смотрел в упор, и тот сворачивал. Он был как из стали, но из той, что не режет, а ведёт за собой. Лёша тянулся к нему – не потому, что хотел быть таким же, а потому что рядом с ним было место, в котором можно было дышать свободно.
Даня не задавал вопросов. Не интересовался, кто и откуда. Он просто принял – «ты со мной». Так, будто это не требовало объяснений. Вместе они исследовали город с изнанки: лазили на заброшенные строительные краны, спускались в подземелья старого теплотракта, курили первые сигареты в вентиляционной шахте, от которой пахло железом и дождём. Однажды они нашли проржавевшую дверь, ведущую в подвал давно закрытого магазина, и провели там весь вечер, разглядывая паутину, как звёздную карту.
Иногда они бегали за мячом до потемнения неба, иногда просто сидели на крыше пятиэтажки, свесив ноги и молча глядя вдаль. Не нужно было говорить вслух – в этом и была дружба. Не объяснять, а быть рядом. Без условий. Без расписаний.
В учёбе Лёша держался