виделся жемчужиной, но совершенно иного толка. Не только торговые дела заставляли людей добираться в Арсаг – тхабатцы говорили, что любую дорогу можно начать отсюда. Дорогу как в прямом, так и поэтическом, иносказательном смысле. Начать новую жизнь или обрести смысл старой, сбросить бремя прошлого, отыскать свое дело, отыскать новое занятие – нет ничего невозможного здесь, где людей столько, что даже звезды сбиваются со счету, глядя ночами вниз – тот это человек? Или уже другой? Немудрено, что кое-чьи судьбы плутали меж улиц, не находя своих хозяев, да так и терялись в суете и суматохе – начинай свой путь сначала! С чистой дощечки, с нового свитка! Некоторым это свойство города казалось даже ценнее всех рынков и лавок с дорогими товарами – и оттого Арсаг тянул к себе народ. И не только купцов, но и искателей удачи, своей ли, чужой – неважно. Было что-то в раскинувшем широко свои площади, улицы, дома самого разного пошиба и блистательно-прекрасные дворцы и храмы городе – широко, точь-в-точь кочевничья ведьма раскидывает свои юбки – притягательное почти для любого, кому не хочется провести свою жизнь, влачась по накатанной колее. Это был город не для тех, кто желает мирно переступать изо дня в день, как тягловый вол по хорошо утоптанной дороге – шаг за шагом.
Впрочем, таковых людей – тех, чья жизнь отличается размеренностью – в этот час на рыночной, и по совместительству главной площади едва ли можно было сыскать. Торговый народ шумел, толкался, обсуждал товары и людей только что прибывшего корабля. Покупатели приценивались, обходили ряды, договаривались кто о чем, слушали сплетни. Стражники – об эту пору султаны на их шлемах мелькали средь толпы довольно редко – украдкой позевывали, не успев смениться с предрассветного караула. Утро пылало охристым шелком в небе над Тхабатом. Арсаг наливался шумом и кипением жизни, как наливается жаром солнечное яблоко в чистом небе. Толпа, все густея, волнами омывала улицы и площади. Всяк был занят своим делом, всяк куда-то спешил.
Впрочем, этого не скажешь об одном вроде бы не особо приметном, но все же неуловимо выделяющемся средь прочих человеке высокого роста, закутанном в дорожный плащ. Человек сей двигался, на первый взгляд, не торопясь, и едином со всеми остальными ритме, но при этом пронизал толпу, точно нож – кусок мягкого сыра. Был он с виду вроде бы наемник наемником – высокий и широкоплечий, в легкой кольчуге под сероватым, слегка потрепанным временем и дорогой плаще, с мечом на поясе, и вдобавок замотанный повязкой на лице так, что было невозможно узнать его. Точь-в-точь пустынник: те, говорят, своей тагельмы не снимают вовсе никогда, да еще так порою поступают путники, едущие через пески. Но в городе же такую повязку видеть было странно. Поневоле подумаешь – это явно сделано с целью сохранить в тайне то, кто таков этот путник; ведь на кого-то из кель-тахнис, то есть на пустынного кочевника, этот человек не походил. Он явно старался остаться неузнанным – для этого же и капюшон был надвинут поглубже, так, что только отдельные