но они вылезают на каждом шагу. А что, если с твоим богом было то же и он угодил в такой же переплет? Только он не бился как рыба об лед, не доказывал, что он человек, а сразу расставил точки над i и принял правила игры. Сколько существует наш мир на земле? Прости, что говорю «наш», но видимо благодаря тебе, я другого не знаю и твой познаю в сравнении. Так сколько – с момента появления разумного человека?
– По официальной версии, около шести тысяч лет, – неуверенно ответил я, – хотя новые находки говорят о появлении человека более трехсот тысяч лет назад, цифры меняются.
– Значит, тебе осталось найти бога, у которого опыт выживания здесь хотя бы на шесть тысяч лет больше, чем у тебя. Подумай как. Наверняка на это тоже дается одна попытка, – деловито отметил Давид, взял ведерко с крабами и понес его в дом.
Я не успел возразить, да и возражать было нечего. Меня не раз посещали эти мысли, но я их гнал, считая, что со своим миром я в состоянии разобраться самостоятельно. Появление Давида придало уверенности и сил, а после того, как я создал ему дом, изменилось и мое отношение к свету. Он больше не приносил покоя и радости, не дурманил. Вдруг он стал склепом – пустым холодным убежищем живого покойника, гробом Дракулы, без которого я не мог обойтись. Но патологическая связь с ним, как и невидимость, не делали меня богом. Они мешали насладиться счастьем и построить жизнь, о которой я мечтал. Будь моя воля, я бы стал человеком и сейчас бы варил крабов вместе с Давидом, а не размышлял над тем, есть ли в природе мне подобные, бог ли я и есть ли бог, знающий, как сотворить второго единорога.
Давид вынес вареных крабов в тазике, поставил на стол бутылку вина, стакан и сел есть, извинившись, что трапезничает в моем присутствии. Он ел не торопясь, с большим удовольствием. Расправившись со вторым крабом, он поднял стакан и сказал:
– За тебя, Платон! – он сделал пару глотков и зажмурился от удовольствия. – Теперь самое время поговорить обо мне.
– Говори, слушаю.
– Вчера я расшиб колено и осознал одну вещь… – он поджал губы, опустил глаза и произнес хештегом: – Я смертен.
– Что? Как ты это понял? – спросил я и сам едва расслышал свой голос.
– На коленке появился синяк, ссадина, шла кровь, мне было больно. Это расходится с концепцией рая, либо мы сразу перешли к той части, где все все поняли и знание обернулось против них, – ответил он.
– Но это не рай, Давид! – возмутился я.
– Платон, давай не начинай, – он выудил краба из тазика и стал играть с ним, как с марионеткой, отображая на нем свои эмоции. – Мягко говоря, я расстроен, потому что надеялся на вечное блаженство в твоей компании. Ты мне симпатичен, и мы могли бы провести тысячи ночей в беседах ни о чем и о чем-то. Моя смертность все меняет, – краб воздел клешни к небу и обрушил их себе на голову. – Это катастрофа, – сокрушался краб. – Понимаешь, дружище, бог ты мой ненаглядный? Вляпался ты. Мы вляпались, – ножки краба подогнулись, и он плашмя упал на стол,