в кривоногом ларьке, что стоял на Кальсаде де Тлалпан, так необъяснимо притягивали к себе толпы любителей потешить свой желудок чем-нибудь жгучим и аппетитным.
Косматыми были в тётушке только брови и подмышки, но в остальном же в её внешнем крупно-волнистом виде и окружающих её вещах и особенно в мыслях, наблюдался порядок прямо-таки чудовищный.
Мудрости же тетушка была беспримерной. Если посуда кем-то вдруг мылась не до скрипа, тетушка не заставляла перемывать эту, по её мнению, недостойность, а сдвигала неприступной крепостью брови и, засучив рукава до самых до волосатых своих подмышек, таких же решительно настроенных, как и брови, в мгновение ока обращала эту самую посуду в сверкающий алмаз. Но случаи такие в семье тетушки были очень редки, да и забывались они будто бы их вовсе никогда и не было: в хрупкости души человеческой она разбиралась намного лучше, чем во всём остальном.
Однако, гусь, кажется, был уж совсем готов. И вот он, умиротворённый, упелёнатый в 12 алюминиевых слоев, схожий разве что со средневековым рыцарем, в вечернем торжественном молчании сажался до семи утра следующего дня, а именно до семи утра 24 декабря на нижнюю полку в холодильник, чтобы ровно в семь часов в утреннем торжественном и сосредоточенном молчании под восхищенные взгляды всей семьи перенестись в чудесно раскалённую до 180 градусов духовку и там, до пяти вечера протомиться и разомлеть до невозможности. И сделаться сочнейшим и нежнейшим, с чудесным сливочным вкусом и запахом и окутать своим сливочным ароматом весь дом, который особенно распускался во дворике и даже проникал тайком к соседям, отчего тем вдруг становилось на душе добрее и светлее, хотя и сами они не понимали почему это с ними случалось.
“Нет, сливочный рождественский гусь поистине творенье волшебное. Если бы каждый человек в мире мог бы попробовать хоть крошечный его кусочек, тогда бы точно всё было иначе”, – наивно думалось Хуане. И она, выйдя во дворик, где на каждом зелёном кусту уж был накинут шарфик аромата рождественского сливочного гуся, по птичьи закинув голову на своей тощей смуглой шее, вглядывалась в голубовато – розовый папирус торжественно плывущего над нею предрождественского океана и меленько икала от счастья: она глядела как на этом изящном папирусе растет-здоровеет огромадное сливочное пятно, обретая контуры никого иного как самого рождественского гуся, и не было уже никакой возможности ухватить его за лоснящуюся упитанную горяченькую ляжку. И вот он уже уплывал куда-то всё дальше и дальше, махая коротенькими поджаренными крылышками с умопомрачительно хрустящей корочкой.
“Надо же, каков плут этот сливочный гусь. Сбежал всё-таки хитрец”, – смеялась про себя Хуана. Было ровно пять часов и две минуты. Тетушка выключила духовку. В крошечной столовой зазвенели приборы. Облако, похожее на гуся, зазолотилось в волнующемся декабрьском вечере и тихо растаяло. Всё спешило на Рождество…
2. Хуана и пунш к Рождеству
( в то время, пока готовился гусь)
“Самое