что нам и не снилось. Там начало всех начал. И конец всех концов. Она переживет всех нас.
Йерве озадаченно смотрел на отца своего, так, словно мог его видеть.
Посмотрел Фрид-Красавец на сына своего. Так, словно, мог вернуть шестнадцать утраченных лет, молодость свою и здоровье.
Отряхнул Фриденсрайх руки от пыли. Начертал на земле имя.
И Йерве прозрел. Увидел. Понял. Прочел.
– Зита Батадам! – вскричал Йерве, захлопав глазами. – Господи, какое счастье! Какое чудо! Я узнаю буквы! Я могу читать! Я могу читать!
Коснулся Фриденсрайх рукой глаз Йерве. Пыль запорошила ресницы и брови. И стал Йерве старше лет на шестнадцать. Улыбнулся Фрид печально.
– Когда она волнуется, над ее переносицей проступает морщина в форме буквы «Т». Опрокинь букву «С» на живот, и ты увидишь ее брови. Губы – буква «В», закругленная, но прочная у основания. Глаза – буква «Е», острые и колючие. А сама она – буква «S», неуловимая и скользящая. Представь, Йерве из Асседо, закономерность буквы «М», и ты поймешь, как прочно стоит она на земле, и в чем ее податливый изъян – надави, и прогнется. Нельзя давить на эту букву, ибо в ней все стоны. А неприступную букву «К» положи на спину, и она откроется тебе. Ведь это только видимость острых копий. А в букве «О» вся плодородность ее живота. Если бы ты увидел ее, юноша, сердце твое пропустило бы два удара, а затем пустилось бы вскачь, обгоняя мысли. Она увлекла бы тебя, и ты побежал бы за ней. Как жаль, что я не могу бежать. Как жаль, что ты не видишь ее.
– Я обоняю благовоние мастей ее, – сказал Йерве, – аромат разлитого миро, оливкового масла, гарь спаленного дома, расплавленный воск. Я слышу голос ее. Мольбу ребаба, стенания уда, звездный перезвон. Она много страдала, и многое пережила.
Две пары нездешних глаз встретились, начертав твердый знак. Букву «йуд», с которой началось сотворение мира и которая была как входом, так и выходом.
– Не верь женщинам, – вдруг сказал Фриденсрайх, и струна оборвалась. – Мадам де Шатоди лжет. От первого слова до последнего. Я устал. Помоги мне встать.
– Вы так и не отказались от красивых жестов, сударь, – сказал Йерве.
– Зита, – беззвучно произнес Фриденсрайх.
Стоящая от него на расстоянии в тридцать шагов, Зита обернулась.
Хрустнул и раскололся гранат. Струйка дыма поплыла в воздухе. Запах сожженных трав защекотал ноздри. Вспыхнул факел.
После субботы неизбежно наступает первый день недели.
Глава XIV. Под дубом
– Трогай! – приказал Фриденсрайх севшим голосом, и повозка опять потащилась на юг.
Четверо людей в ней притихли, и каждый был погружен в свои мысли, одновременно ощущая единство полотна, сотканного из общих недовиденных грез.
В полусне, на границе между былью и небылью, мечтала Джоконда о несбыточном. Думал Йерве о не подлежащем осмыслению. Вспоминала Зита о незабываемом, хоть и не желала вспоминать. Не глядела на Фриденсрайха – испугалась силы его и слабости, не понимала, которой