Нам необходим привал.
– Разобьем лагерь под дубом, – предложил дюк. – В двух шагах отсюда протекает ручей. Лошади напьются вдоволь.
– Ни в коем случае! – запротестовала мадам де Шатоди. – Я не цыганка, чтобы ночевать под открытым небом.
– Небо всегда открыто, – сказала Зита. – Каждая крыша – лишь иллюзия замкнутости в бескрайнем просторе, которого мы зря боимся. Но иначе не умеем. Потому что не умеем летать.
– Господа, господа, – сказал Фриденсрайх, вовсе не желая поддаваться соблазну ночлега в открытых просторах, – ручьи и дубы это прекрасно, но, полагаю, никто из нас не отказался бы от теплой ванны, или хотя бы бани. Если память не изменяет мне – а она никогда мне не изменяет – за следующим перекрестком, отмеченным большим ракушечником в форме кабаньей головы, начинаются владенья купца Шульца. Свернем налево, и через полчаса мы будем в чертогах розового мрамора с золотой лепниной, утопать в бархатных креслах на баобабовых ножках и поедать жемчужных устриц с напмашским, заморской пастой – сумухом, тапенадом, мочеными в бальзамическом уксусе арбузами и пить экстракт из бобов какао. Он еще жив, старый пройдоха? Отстроил свою неслыханную усадьбу?
– Жив, – ответил дюк, – и отстроил. Он назвал ее Арепо. Но я скорее убью его, чем переступлю через порог его дома. Я поклялся никогда не бывать у него.
– Но почему, Кейзегал?
– Да потому что этот фальшивомонетчик, контрабандист и неплательщик налогов улыбается мне в лицо, но смеет смеяться за глаза. Он не отдает корабельную подать вот уже тринадцатый год и не вносит в казну таможенную пошлину. Никто толком не знает, какие грязные делишки, сомнительные договоры и незаконные сделки заключает этот мерзавец за спиной правосудия. Взвод его адвокатов гораздо опаснее целой армии авадломцев, и никакой управы на этих крючкотворов нет.
– С каких пор страшат тебя адвокаты? – удивился Фриденсрайх.
– Ты слишком долго был отшельником, Фрид, чтобы разбираться в современном бюрократичеческом устрое, – резонно заметил дюк. – К тому же этот шельма Шульц пытался когда-то сосватать мне его старшую наследницу, редкостного уродства даму. Мне ничего не оставалось, кроме как прямо заявить, что она безобразна, как горгулья, чтобы от нее отделаться. С тех пор купец затаил на меня личную обиду, и говорят, что, прости Господи, поклялся свергнуть меня с пьедестала. Только последний болван может вообразить себе подобный заговор, но, мне доносят, что от этого неугодного Богу намерения Шульц до сих пор не отказался.
– Иоганн-Себастьян Шульц – рассадник контрабанды, коррупции и скрытого мятежа в Асседо, – поддержал отца Йерве. – А нет на свете мятежей опаснее скрытых.
– Неужели, – сказал Фриденсрайх, вскинув брови.
– Клянусь Богом, чует мое сердце – он разбогател на работорговле, – повысил голос дюк. – Tолько доказать сей факт мне никак не удается.
– Работорговля?! – с ужасом вопросила Зита,