напоминаете мне о том, что я утратил, – значит, вы мне враг. Вы напоминаете мне о том, что я утратил, – значит, вы мне друг. Вы напоминаете мне о том, что я утратил, значит, вы – моя возлюбленная. Вот, я доверяюсь вам. Почему же вы вскакиваете?
– Простите, господин фон Таузендвассер, – задыхаясь, промолвила Зита. – Вы слишком долго молчали, а затем выслушивали других. Вам нужен слушатель, я поняла. Говорите, я буду вас слушать.
Фриденсрайх еле заметно кивнул. Отвел глаза, и яростный прилив одибила схлынул. Отлив обнажил голый берег, ощерившийся острыми скалами.
Когда сходит на нет влияние одибила, разум вступает в свои права.
Удивительной красоты человек сидел рядом с ней, пленник собственной слабости, пленник собственной силы. Пламя свечей подчеркивало его дерзкую безупречность. Но красота его была усмешкой. Горькой иронией Всевышнего. Она предопределила его судьбу задолго до того, как он был способен осознать, как использовать этот злой дар. Людям кажется, что наружность – печать Господня, признак высшей благосклонности. Красивые люди, обласканные вниманием, восхищением и щедрой любовью, ни в чем не знают преград, и до смертного одра не верят в свою финальность. Им кажется, что Всевышний бережет их для некой высшей цели.
Но он был красотой увядания, торжеством раскола, гибелью разума, мольбой о пощаде, потревоженной памятью, спаленным домом, отнятым детством, перебитыми корнями, изгнанием, скитанием, отчаянным поступком, горькой травой, потерей, утратой, горем, последним убежищем, порванным молитвенником, рогами жертвенника, запечатанными Вратами Милосердия. Кем бы он ни был, он всегда был внутри нее.
– Кто вы? – спросила так, на всякий случай, не ожидая услышать ответа.
– Фрид, – усмехнулся человек, не ведающий ни мира, ни покоя.
– Те, кто дали вам такое имя, не знали вас совсем.
– Вы правы, – снова согласился Фриденсрайх. – В наши тревожные времена родители часто умирают задолго до того, как успевают узнать своих детей.
– Вам повезло, – сказала Зита. – Вы еще успеете узнать собственного сына. Пусть же Отец Небесный однажды впишет вас в Книгу Судеб именно под этим именем: Фрид.
– То же самое говорил тот человек.
– Какой человек? – спросила Зита.
– Человек из вашего народа. Тот, перед которым я в долгу.
– Расскажите мне о нем.
– Слишком долго рассказывать, – Фриденсрайх снова припал к бутылке киршвассера. – Если я успею, однажды я расскажу вам все в подробностях. Он сохранил мне жизнь, чего бы она ни стоила. И продлил ее лет на шестнадцать. Разве я смел просить о большем?
Поставил полуопустошенную бутылку на стол. Протянул к Зите руки, и она снова подалась к нему безотчетно, влекомая новым шквалом одибила, но Фрид лишь развязал черную ленту, стягивающую над локтем широкий рукав ее блио. Собрал длинные волосы на затылке и лентой этой повязал. Бронзовый одинец тускло замерцал