о матери. Вот она стоит передо мной. Колошматить начала ногой по двери с требованием открыть. Под мышкой у неё зажата пачка сока, в руках тарелка с колбасной нарезкой и тот самый оливье, о котором упоминала Грановская…
Закрывает дверь на замок изнутри. Сажает Ульяну за письменный стол. Берёт с полки стеклянный стакан и наливает апельсиновый сок. Пододвигает к девочке тарелку и кладёт рядом ложку с коротким «ешь и сестре оставь».
Спасибо, мам, но что-то в горло кусок не лезет.
– Ну, как ты? – осведомляется сухо. – Сильно-то тебя порезала та сука? Ты так и не дала мне глянуть!
И не дам…
– Мам, здесь же Ульяна, – осуждающе смотрю на неё.
– Ой, а то она не слышала никогда, это литературное слово, – отмахивается и садится со мной рядом на кровать, вынуждая поджать ноги. – Так чё? Ментяра вчера сказал, она из-за пацана покроила тебя?
– Нет. Просто Ника оказалась не совсем здорова, – откладывая учебник в сторону, уклончиво отвечаю я.
– Ты мне не вракай то! – начинает злиться. – Видала я из окна этого твоего провожатого…
– Рома ни в чём не виноват, – замечаю упрямо.
– Все они не виноваты, – глядя на притихшую Ульяну, говорит она. – Чё сидишь, уши греешь? Ешь давай!
– Не груби ей, мам, пожалуйста, – прошу тихонько полушёпотом.
Не хочу, чтобы сестра снова плакала. Тем более сегодня. Праздник всё же.
– Поуказывай мне во то! – одёргивает меня мать, поворачиваясь. – Я вот чё скажу тебе, Лялька. Ты давай мне дурь из башки своей выкинь. Рома твой, конечно, лакомый кусок, но не для тебя. Тоже ж один из этих избалованных мажориков?
– Он другой, мам, – осторожно спорю я.
– Другой, – презрительно фыркает и криво улыбается. – Такой вот «другой» меня обрюхатил и бросил восемнадцать лет назад. Вляпалась, идиотка!
– Ты про моего отца, да? – поднимаю пытливый взгляд.
В её глазах горит ненависть, смешанная с разочарованием. В моих – живой интерес. О Нём она не вспоминает и не говорит в принципе.
– А про кого ж… Слинял, когда запахло жареным. Аборт, правда, сперва потащил делать. А я отказалась.
– Зря отказалась, – шепчу я.
– Чёй-то зря! Ты у меня вон какая! – протягивает руку и гладит меня ладонью по щеке. – Только всё равно понимать должна, с этими твоими богатыми буратинами связываться нельзя. Вон те урок на всю жизнь, – косится в сторону перемотанной ноги.
– И что, отец… исчез? – аккуратно возвращаю я её к запретной теме.
– Растворился. Как будто и не было никакой любви у нас. Вжик – и всё, – она жмёт плечом. – Номер сменил, место жительства. Исчез.
– Навсегда? – сглатываю тугой ком в горле.
– А ты чё, думаешь, Ляль, искал он тебя, что ли? – недобро усмехается, глядя на меня не то с сочувствием, не то с сожалением. – Никому ты не нужна была кроме меня. Поняла?
– А сейчас почему не нужна? – вырывается у меня непроизвольно.
В её