сражался! В том году он, печальный и больной, вернулся в свою любимую загородную резиденцию Рамбуйе «с сердцем, полным мрачных предчувствий и душой, облаченной во все черное», как говорил его собрат поэт Клеман Маро.
Он приехал с надеждой и решимостью попросить у тишины здешних полей, у весеннего ветра, у тенистой сени лесов несколько часов покоя, счастья и доброго здравия – трех вещей, в которых он так нуждался на закате своей бурной жизни… Главный ловчий получил специальное указание все устроить так, чтобы весенняя охота была поистине блестящей; на днях королевский собачий двор пополнился сотней великолепных гончих английских кровей из псарни недавно почившего короля Генриха VIII. На соколиный двор по баснословной цене приобрели двадцать пять пар богемских кречетов, самых больших и злобных на всем белом свете.
И наконец император Карл V, сроком на двадцать лет подписавший перемирие со своим благородным противником, перед тем как похоронить свои собственные разбитые иллюзии и пресыщенное величие в тиши и одиночестве монастыря Юсте[15], прислал два десятка андалузских скакунов арабских кровей, которые стали бы предметом восхищения и гордости многих знаменитых шталмейстеров Франции.
Вместе с тем французская знать, та самая знать, которая обожествляла своего несчастного короля-рыцаря, которая страстно почитала искусство, литературу, и все то, что так или иначе сияло в лучах его славы, ревниво толпилась, жаждая милостей и почестей, у этого трона, так долго качавшегося, ожидая когда он, наконец, прочно утвердится на своих незыблемых основах.
Казалось, что весь свет предчувствовал близкую кончину этого великого человека, благодаря которому сей блестящий век стали называть эпохой Ренессанса, и своим восхищением хотел отдать последнюю дань уважения этому заходящему солнцу.
Посреди этого блестящего двора, несмотря на всю его милую услужливость и рвение, несмотря на немыслимые праздники, которые позже, с расстояния в десять лет, стали напоминать фееричное великолепие встречи на Поле золотой парчи[16], Франциск I медленно умирал. Улыбка больше не появлялась у него на устах, его покидали силы и энергия. Вечером, в дни охоты, он, изнемогая от усталости, покидал пиршественный зал, а во время королевских ужинов порой забывал опрокинуть украшенный чеканкой Челлини кубок, в котором содержался кагор – галантный напиток той эпохи.
Словно предчувствуя приближение торжественного часа, король часто пребывал в мрачном расположении духа, его одолевали приступы меланхолии, рассеять которую, да и то лишь наполовину, могли только герцогиня д’Этамп и юная Екатерина.
К юной дофине Франциск I питал нежную привязанность. Ее красота, молодость, ее задумчивость и меланхолия, источником которой, казалось, была какая-то неведомая боль, омрачавшая ее чело, будто бы вырезанное из слоновой кости, покорили сердце короля и расположили его к юной принцессе.
В то же время фаворитка и будущая королева прониклись какой-то таинственной,