толкала его против богатых. Несправедливость вызывала в нем ощущение острой физической боли. Ведь чем богаче человек, тем больше все его хвалят, и пусть даже он ругает и обманывает других, ему все дозволено! Да и то сказать, у него ведь и молотилка, и тягловый скот, все бедняки зависят от него! И что самое плохое – Лолиес натравливает бедняков друг на друга. Будь у одного хоть на морген земли больше, чем у соседа, его тут же чем-нибудь отличали, и он бог весть что о себе воображал. Никто ведь не хотел быть самым бедным! А кто был им и впрямь, тому доставалось все презрение, вся недоброжелательность остальных.
Это и заставляло Альберта так ненавидеть, он хотел покончить с подобной несправедливостью, и это было его право. Но он знал только одно средство достигнуть своей цели – кулаки, их-то он и пускал в ход при любой возможности. Ведь сколько он себя помнил, он всегда страдал от несправедливости и с каждым днем ненависть его раскалялась все жарче. И потому испытание, назначенное Друге, он рассматривал как необходимое испытание.
Альберт был убежден, что мстители могут победить в этой схватке, только проявив твердость и прежде всего твердость по отношению к самим себе.
…Оставшись одни, Сынок и Родика присели около печурки и с грустью смотрели в огонь. Прошло немного времени, и за стеной послышался свист кнута.
Родика сказала:
– Это наверняка Калле.
– Да, – согласился Сынок.
Слова его прозвучали так, как будто все это происходило не за стенкой, а где-то очень далеко, и хотя он сидел рядом, он как бы не принимал ни в чем участия. Не по душе ему были подобные «боевые крещения». Они казались ему лишними. А ведь он был не менее храбрым, чем Альберт, хотя силой он и не мог с ним помериться. Но – и это отличало Сынка от всех ребят – он никогда не хвастался. Все, что он делал, казалось ему само собой разумеющимся. Трудно было по его лицу угадать, какое у него настроение. Он всегда был ровен и замкнут.
Сынку недавно исполнилось четырнадцать лет. Он был не очень высокого роста, но атлетического сложения. Короткие светлые волосы он всегда гладко причесывал, никто никогда не видел его растрепанным. Единственно подвижными на его лице были глаза, смотревшие очень мрачно.
Время от времени сюда доносились стоны Други, однако ни плача, ни жалоб слышно не было.
– Мне жалко его! – проговорила Родика.
Сынок молчал.
– А тебе нет?
– Не… – Сынку явно не хотелось продолжать разговор.
– Чего ж ты тогда не пошел со всеми?
– Глупость одна…
– Что «глупость»?
– Да то, что они там делают.
– По-моему, это подлость!
– Нет, глупость. Если кто не умеет держать язык за зубами, он все равно проболтается.
– Не знаю, – раздумывая вслух, сказала Родика, склонив голову набок.
– Ладно, – огрызнулся Сынок. – Оставь меня в покое.
– Если тебе дома влетело, так это еще не значит, что ты можешь на мне тут отыгрываться.
«Девчонка и есть девчонка!» – подумал