с навесными коридорами. И всюду, как лампочки, горели плоды. Кончились груши. Прощай, милая восковка. Не стало янтарки, чьи цветы в мае сплетались в такое тесное кружево, что ни листочка не проглядывало. Исчезли лёшинские яблоки, тяжко бившие в июле о землю, о крышу сладко-кислыми крупными плодами, разламывающимися сразу от удара на две пахучие половинки. Уже не попробуем мы наливавшиеся соком до солнечной прозрачности свечковые яблоки. Перестал благоухать малинник. Не ловят в себя июньский воздух полосатые бочонки крыжовника. И вот погибла ёлка. Её свела со свету аномальная жара. А мы, неразумные, поливая цветник и молодые деревца, забыли о великанше, слепо веря в её силу.
Мы стараемся удержать ускользающую красоту. Но нам, пытающимся восстановить сад в прежней красе, продавцы фыркают в лицо: «Вы старые сорта спрашиваете. Таких сейчас нет. Кому они нужны?» Нужны. Нам. Эти старые пахучие нежные сорта, вырвавшиеся из сгинувших помещичьих усадеб, намного вкуснее дубильных вымученных селекционными опытами новых. Во всяком случае – для нас. Приходится брату прививать дички почками от старых деревьев. Новый сад будет долго не плодоносить.
Сегодня сад, конечно, не тот. Но в сердце чётко проложены его аллеи. В нём сад такой, какой явился нам на рассвете нашей жизни и в свой расцвет. И если там, за последней чертой, есть всё-таки некая Богом данная земля и если нам позволят, мы попадём в знакомый до боли сад. Где нетронутыми будут возноситься в вечность восковка, липы, ёлка… Мы пойдём по прямым его аллеям к закату солнца, и в конце нас будут ждать папочка, бабушка. И дедушка – Арепьев Григорий Иванович.
Ольга Артёмова
Курская область, п. Медвенка
Молчания минута не молчит…
Молчания минута не молчит.
Но в ней не звон фанфар и шум оваций.
В ней время, задыхаясь, говорит
Охрипшим языком разбитых раций.
Кричат: «Ура!». Орудия ревут.
Грохочут танки. Виснет в небе «рама».
И оглушающий – все шестьдесят секунд! —
Предсмертный многократный шёпот: «Ма-ма…»
И слышно, как не в такт бойцы поют,
Как в тишине продрогшего рассвета
О чём-то мирном речь они ведут,
Как плачут неродившиеся дети.
Г. И. Арепьеву
Всё помню: мерцание мёртвое снега…
Расстаться с той памятью – сердце лишь вынув.
Ты падаешь, падаешь навзничь с разбега,
Беспомощно руки большие раскинув.
Крестьянские тридцатилетние руки —
Не руки – мозоли-заплаты —
Безвольно.
Упал, переставший стране быть стеною.
И снег отступил, и беззвучно: «Как больно!» —
Шепнула земля, содрогаясь под кровью.
Так щедро поили её той зимою
Солдаты
Из самого