сквозь неплотно закрытую дверь, только усилил её растущую тревогу. Коллапс, спасение, бункер – эти слова, произнесенные ровным, бесстрастным голосом отца, звучали в её ушах как зловещее, леденящее кровь подтверждение её худших догадок, почерпнутых из истории браузера.
Она шла медленно, почти на цыпочках, осторожно ступая по влажной, пружинящей лесной подстилке. Солнце уже клонилось к закату, пробиваясь сквозь густую зеленую листву косыми, золотистыми лучами, которые создавали в тихом лесу причудливую, постоянно меняющуюся игру света и тени. Воздух был густым, неподвижным, пахнущим прелой листвой, влажной землей, грибами и чем-то еще – тем самым слабым, но теперь отчетливо узнаваемым запахом потревоженной глины, который намертво ассоциировался у неё с отцом и его тайными работами.
Она забрела чуть глубже, чем обычно, миновав то место у старого ручья, где нашла квадрат вскопанной земли и ржавый тяжелый болт. Здесь деревья стояли плотнее, подлесок был гуще, почти непроходимым, а тишина – абсолютной, почти оглушающей. Она уже почти повернула назад, к дому, чувствуя подступающий страх темноты, когда её взгляд случайно зацепился за что-то необычное на шершавом стволе старого, могучего дуба, стоявшего чуть в стороне от едва заметной, заросшей тропинки.
Подойдя ближе, она увидела его. Знак. Он был вырезан на темной, морщинистой коре дерева – грубо, но глубоко, очевидно острым ножом или каким-то другим инструментом. Это был простой, даже примитивный символ: вертикальный православный крест, но его нижняя косая перекладина была перечеркнута жирной, уверенной горизонтальной линией. Линии надреза были свежими, края еще не успели потемнеть и затянуться под воздействием воздуха. Из глубокой вертикальной борозды даже сочилась капелька вязкого древесного сока, похожая на янтарную слезу.
Лили замерла, глядя на странный знак. Он был ей смутно знаком. Где она могла его видеть раньше? Сердце заколотилось быстрее, когда в памяти всплыл четкий образ – те странные, тяжелые, безликие картонные коробки, которые недавно привозил курьер. На одной из них, прямо на желтом упаковочном скотче, которым она была перевязана крест-накрест, был небрежно нацарапан точно такой же символ. Маленький, едва заметный, но теперь она узнала его безошибочно.
Крест, перечеркнутый линией. Что он означал? Почему отец вырезал его здесь, в лесу, на этом конкретном дереве? Это была его личная метка? Указатель пути к бункеру? Или что-то иное, имеющее сакральный, понятный только ему одному зловещий смысл?
Сам по себе символ был простым, почти детским. Но в общем контексте всего происходящего – отцовской нарастающей одержимости, тайного строительства бункера, его пугающих речей о конце света и необходимости «очищения» – этот незамысловатый знак приобретал по-настоящему зловещее значение. Он был как тайная печать тайного общества сумасшедших, как условная метка на карте, ведущей в очень опасное место, как символ веры безумного фанатика.
Лили осторожно провела