но его действия – тайное строительство в лесу, анонимные посылки, крупные траты денег, странная глина на ботинках – говорили о том, что он действует методично, хладнокровно и целенаправленно.
Ближе к ночи, когда дом окончательно погрузился в сонную, но напряженную тишину, Лили почувствовала сильную жажду. Пересохло во рту. Она тихонько, стараясь не скрипеть половицами, спустилась на кухню за стаканом воды. Проходя мимо кабинета отца, она случайно заметила, что дверь на этот раз не заперта, а лишь плотно притворена. Из-под неё не пробивался свет, но до неё донесся тихий, едва различимый звук. Голос.
Она замерла у двери, задержав дыхание, прислушиваясь изо всех сил. Это был голос отца. Он говорил тихо, монотонно, почти без интонаций и пауз. Но с кем он мог говорить в такой поздний час? Было далеко за полночь, слишком поздно для обычного телефонного звонка по работе. Может, он говорил с кем-то по скайпу? Или… неужели он говорил сам с собой?
Лили осторожно, стараясь не издать ни звука, прижалась ухом к прохладному гладкому дереву двери. Голос был приглушенным, но некоторые слова и фразы она могла разобрать.
– …да, да… подготовка почти завершена… – бормотал Майкл в темноте кабинета. – Еще немного… остались последние штрихи… совсем немного…
Наступила короткая пауза, словно он слушал ответ. Затем снова:
– …они не понимают… слепы… абсолютно слепы… но это уже неважно… скоро все изменится… необратимо…
Голос звучал странно. Не так, как обычно говорил её отец. Он казался более низким, глухим, и в нем отчетливо слышались какие-то сухие, механические, металлические нотки, словно он говорил через старый динамик или его голос намеренно искажался радиопомехами. Иногда Лили казалось, что это и не совсем его голос, а чья-то чужая, плохая имитация.
– …скоро все будут чистыми… – произнес голос чуть отчетливее, и от этих буднично сказанных слов у Лили по спине пробежал ледяной мороз. – Очищенными от всей грязи этого прогнившего мира… Здесь… Внизу… Наконец-то в безопасности…
Внизу. Снова это слово. Как в её кошмарном сне об отце, упорно уходящем под землю. Как в его дневном разговоре с Эмили. Внизу. В том самом бункере?
– …да, конечно… милосердие… это будет акт высшего милосердия… для них… да и для всех… – продолжал шептать искаженный голос за дверью. – Они даже не поймут… Они не будут страдать… Все будет быстро… Чисто… Идеально чисто…
Лили резко отшатнулась от двери, инстинктивно зажав рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса. Милосердие? Чистота? О ком он говорил? О них? О ней и маме? Он что, собирается… убить их? Убить во имя какого-то своего безумного, искаженного понятия «очищения»? Прежде чем «спасти»?
Голос за дверью внезапно замолчал. Наступила гнетущая тишина, еще более страшная, чем его искаженный, ледяной шёпот. Лили стояла одна в темном коридоре, дрожа всем телом от макушки до пяток. Она не знала, с кем именно говорил её отец в пустом темном кабинете. По телефону