порядок, солдаты получали пищу, помощь, ежели таковая требовалась, и свой законный стаканчик водки. Мы уходили к себе, ужинали и говорили. Говорили обо всем, иногда забывая об отдыхе.
Лев Николаевич был великолепно образован и умен. Но его усталый цинизм, временами прорывавшийся сквозь бесшабашную удаль и светское воспитание, частенько коробил меня. Я понимаю, когда человек прожил несколько сотен лет, неизбежно вырабатывается какая-то доля цинизма в подходе к жизни, как, например, у Прокофьева или того же Гольдбера, иначе не выжить, но, несмотря на это, всепобеждающая радость жизни всегда преобладала в них. Вампиры, как я уже успел убедиться, предпочитали философски относиться ко всем неприятностям и искать в жизни светлые стороны. У Толстого же все было наоборот, что странно и неприятно контрастировало с его молодостью и положением в обществе.
Но мы были действительно молоды и не придавали большого значения таким пустякам, как неприятные черты характера. Тем более когда тебя в любую минуту караулит смерть. Меня, конечно, это касалось несколько меньше, хотя в английском лагере на днях погиб вампир – наступил на гранату. Повреждения оказались настолько тяжелыми, что спасти его не удалось. Как мрачно заметил капитан Федоров:
– Когда в теле совсем нет крови, восстановление невозможно.
Даша не преминула спросить у Гольдбера: правду ли сказал господин Федоров? И насколько хорошо восстанавливается наш организм? Порезы и царапины не в счет.
– Регенерирует, Дашенька, у нас любая часть тела. При условии, что все остальное в порядке и крови в организме имеется достаточно.
– Что, и голову можно отрастить? – лукаво спросила она.
– Голову нельзя, а вот руку или ногу – пожалуйста. Правда, это длительный процесс, и крови для него нужно огромное количество.
Именно поэтому я не очень беспокоился за свою скромную персону. С учителем я встречался в редких паузах между боями. И хотя я его все время чувствовал, но, честно говоря, без постоянного общения с ним скучал. Когда полковник приходил к нам, он тоже с удовольствием беседовал с Толстым и очень одобрительно отзывался о его стиле командования.
– Мне он тоже нравится, – признался я, – если бы еще он был более общительным, цены бы ему не было. А как вы думаете, учитель, его можно приобщить?
– Нет, – спокойно ответил полковник, но сказал как отрезал, – нам только истериков не хватало…
Дойдя до этого места, я отложил записки и ухмыльнулся. Я знал этот зуд, когда любого человека рассматриваешь только как потенциального ученика. Уж очень хочется поделиться с кем-нибудь силой, знанием, жизнью. Особенно это относится к действительно талантливым людям. Но учитель задумался над этим гораздо раньше, чем мы с Катькой. Правда, и Толстой – это величина, причем не дутая. И, наверное, общаясь с ним каждый день, майор мог лучше оценить его. Я же Толстого просто не любил. Не знаю, каким он был в молодости, но в зрелом возрасте Лев Николаевич превратился в настоящего фарисея.