как он попал в больницу, и с тех пор ежедневно навещала его и ухаживала за ним. Нет, она не была ему родственницей. Такими глазами, какими смотрел он на неё, на родственников не смотрят.
– Хозяйка была, – похвастался Опалов.
– Да? – что-то в лице женщины изменилось, хотя оно по-прежнему оставалось непроницаемым. – На, ешь.
– Дай мне печенье, – вдруг вспомнил он.
– Какое печенье?
– Там, хозяйка принесла… такое…
Женщина поднесла к его губам ложку и старалась всунуть её Опалову в рот. Но тот недовольно вертел головой и всё просил у неё печенье.
– Ну, дай мне его… там… такое… мне хозяйка принесла…
– Нет там ничего.
– Может, в тумбочке есть? – с надеждой выспрашивал он, и больше всего на свете ему хотелось этого печенья.
– Ничего там нет, – наклонившись, заглянула в тумбочку женщина и снова всунула ему в рот полную ложку каши. – То, что я принесла – лежит, другого ничего нет.
Он насупился, замолчал, но, проглотив кашу, снова улыбнулся.
– А сестра не умеет, – довольно сказал он.
– Что не умеет? – растерянно взглянула на него женщина.
Он показал глазами на ложку.
– Кормить не умеет?
– Вот именно, – радостно объявил он. – Наверное, у неё ребенка не было.
– У меня тоже не было, – с достоинством сообщила она.
– Будет, – уверенно заключил Опалов.
– Лежи уж, – вся покраснев, испуганно покосилась она на соседей.
– Что? Глупость сказал? – не унимался Опалов.
– Молчи, и за умного сойдешь, – шикнула она на него. И вдруг ласково прижала к его губам теплую ладонь.
К Гостеву, помимо сестры, пришли – тетушки, зятья, сватья. Шумные, довольные, с обветренными на морозе лицами, в изжеванных халатах, в спешке кое-как наброшенных поверх одежды. Они захватили все стулья, потеснили на кроватях больных, принеся с собою, вместе с гостинцами и новостями, пахучую морозную свежесть. И началось: кто и как, чего и с кем, заспорили, увлеклись, затолкали Гостева в угол и забыли о нем. Говорили о погоде, о ценах на рынке, о том, что детям надо бы купить пальтишки к весне, о семенах для огорода, и еще о чем-то, что было жизненно важно для них. А больной, сидя в углу, тихий и далекий от их забот, был рад разве только тому, что жив еще.
VI
Свято место пусто не бывает: кровать Язина занял худой старик с армянскими глазами и пучком седых усов под длинным носом. Он виновато улыбался всем и, будто в гостях, сидел на самом краешке кровати.
Нянечка, которая привела его, задержавшись у постели Гостева, с интересом наблюдала, как мучились с ним медсестры, помногу раз тыча иглой в ломкие фиолетовые вены.
– Мою фамилию не выговоришь, – объяснял новенький Кожину, который молча разглядывал его при тусклом свете.
– Ага… зовите меня Христофором.
Он чувствовал на себе любопытные взгляды, даже менялся в лице от смущения.
Гостев безропотно