закопаю, экинаусцегин… – не сдавался тот, вырываясь…
– Земляк, – шепнул Урмасу трезвый, – он не успокоится. У тебя есть какие-нибудь деньги? Ну, там пять-десять колов?
Он притиснул дружка к изгороди, заговорил ему что-то на своем…
– Давай быстрее, а то я его не удержу!
Урмас зажал коленями чемодан, торопливо распечатал кошелек, достал червонец, протянул…
– Вишь, Енбек, земляк путевый попался, не хочет тебя обидеть… – уговаривал речистый, выхватывая деньги, – еще давай, ну! – прошипел он Урмасу, который покорно достал еще десятку, еще пару трешниц…
– А теперь, кет отсюда, пока я его держу… бегом!
Урмас миновал их, но переулок был настолько узок, что пьяный как-то бурно рванулся и ударил его по колену ботинком…
Прихрамывая, он подходил к вокзальчику. Времени еще достаточно, чтобы спокойно купить билет и сплюнуть на прощанье на тар-таринскую землю.
Счастье, что подходил он со стороны кустистого палисадника – его не увидели, зато он прекрасно разглядел на перроне рослого молодого паренька в милицейской форме, с казачьим чубом из-под еле державшейся на затылке фуражке. Попыхивая сигаретой, милиционер смотрел прямо на Савойского, но видеть его за кустами не мог.
«Если бы меня сейчас взяли, – с трепетом думал Урмас, тихим шагом уходя от железной дороги к шоссе, – мне бы оставалось только признаться в этом чудовищном деянии и надеяться на милость советского правосудия… Господи, какие глупости! И все не в шутку, и все всерьез…»
Шоссейная трасса, вытекавшая из Аркалыка, огибала Тар-тары и уходила на север, в города, где солнце не убивало, а смеялось, где часто шли шумные расточительные дожди, где из каждой тысячи встреченных тобой прохожих никто не знал и знать не мог тебя…
3
В пятом часу утра с восточных степей стали наплывать на Тар-тары огромные серые тени. Они светлели, скорость их передвижения увеличивалась и, наконец, там, откуда они бежали, высветилась по горизонту ослепительно-розовая черта… звезды бледнели, но все же виделись хорошо и крупно. В центре розовой линии блеснуло нестерпимо алым, и солнце взлетело оттуда сразу на полкруга и сразу раскаленное по-дневному.
Миша Барыкин встретил рассвет, стоя во дворе перед бочкой с прохладной зеленоватой водой, куда энергично окунал свою не выспавшуюся голову.
Пораньше встать пришлось из конспирации: он собирался выписать на бумажку все до последнего вопросы, которые будет задавать сегодня Сергей Николаевичу, выучить их наизусть, а бумажку эту секретно уничтожить. Не мог он еще, как Владимиров, держать в голове и шифровки из Центра, и развернутые досье на противников, да еще из всего этого составлять сложнейшие комбинации…
Спрятал под поясную резинку трико бумажку и шариковую ручку, подхватил два приготовленные с вечера ведра с запаренной пшеницей и направился