во двор.
На вершине элеватора горел красный фонарик, где-то топилась баня, и горький дым наплывал тонкими прозрачными лентами; в сарае умиротворенно хрипели кабанчики, укладываясь на ночлег… понизу тянуло ночной сыростью… и к Мише вернулось спокойствие и даже недостойный скептицизм.
«Какие тут шпионы могут быть? – вдруг подумал он. – Я понимаю, где-нибудь в Москве, Прибалтике, скажем… а здесь, у нас?»
Надо же, разговор с Наставником длился всего около часу, вопросов он родил – тысячу! Почему именно Барыкин оказался нужен, в чем будет его работа, сумеет ли он без специальных знаний, придется ли ему уходить из газеты на конспиративную работу… о! и дальше такая тьма наплывала, что три дня, которые должны были пройти до следующей встречи, казались больше чем вечностью…
2
Где-то в шесть утра Урмас не спал. Мешало солнце, даже сквозь темные занавески высвечивающее ярко всю комнату; неподалеку долго и нудно заводили трактор: сначала включали пускач, и тот бил поршнем, как кувалдой, на весь поселок, срывался, начинал опять, пока, наконец, долгожданно густо и ровно не затарахтел дизель – тут Урмас чуть не заснул, да по улице поехала первая машина, захлопали калитки, комната нагревалась, и когда Урмас ступил на пол, тот уже был горячим.
Он зашел в бело-кирпичное здание КПСС без двадцати восемь, надеясь перехватить Димана пораньше, но, как оказалось, опоздал: того вызвали к Первому.
Ждать пришлось долго, хорошо, его затащила к себе в кабинет Майрам, зав. школьным сектором, и, напоив чаем, долго и смешно уговаривала стать школьным комсоргом, хотя бы на полставки.
– Не смогу, – сокрушенно отвечал на её доводы Урмас.
– Почему? Работа интересная, все время с людьми… У нас учатся замечательные ребята. Ты не думай, два с половиной процента наших выпускников поступают в московские и ленинградские вузы, десять процентов в алма-атинские…
– Нет, для такой работы особая ответственность нужна, не только педагогическая, но и партийная, комсомольская!
– А у тебя что, такой ответственности нет? – с надеждой спрашивала она.
– Нет, – прямо и грустно отвечал Урмас. – Хуже, я ведь человек безыдейный, и, больше того, – перешел на жуткий шепот, – совсем не верю в коммунизм…
– Скажешь тоже, – удивилась Майрам. – Это ты отговорки придумываешь…
Диман появился на секунду, попросил его обязательно подождать и вновь пропал, на этот раз в своем кабинете, куда на «аппарат», так называлось совещание, потянулись все сотрудники райкома… И лишь к обеду приятель освободился. Правда, за это время он несколько раз выглядывал, шепотом просил подождать еще минуту и опять пропадал на полчаса…
В приемной непрерывно звонил телефон, изредка заходили какие-то бойкие молодые люди, всегда в галстуке и с красными делегатскими папками…
Но когда Урмас вышел по нужде на улицу, тар-таринское