худшее, что могло с нами произойти.
– Сначала, значит, у вас была наука, а потом – проза…
– Нет, сначала я стал писать прозу. Когда был студентом. Но писал не очень серьезно. А серьезно – это когда уже преподавал русский язык иностранцам, студентам гуманитарных факультетов.
– Это очень скучно?
– Я нашел для себя аспект: меньше занимался синтаксисом и фонетикой, а больше – литературой и творчеством. Но я никогда не рассматривал преподавание как основное дело своей жизни. Это скорее вариант житейского послушания. Одно время хотел бросить работу и жить, как жили советские писатели.
– Но уже было поздно.
– Нет, я в первый раз напечатался ровно двадцать лет назад.
– Тогда еще что-то было.
– Да, я ездил на всесоюзные совещания молодых писателей – под эгидой ЦК ВЛКСМ. Они проводились в подмосковных пансионатах. Автобусы отходили от горкома комсомола.
– А, от дома приемов Ходорковского!
– Ходорковского?
– Ну в Колпачном переулке!
– Да, в Колпачном… Дворец там такой.
– Как все оборачивается, а? Сменились хозяева жизни. И не раз причем. Идя тогда в писатели – вы хотели получить дачу в Переделкино?
– Я был идеалистически настроен. Думал не о дачах, а о том, чтоб писать, служить литературе.
– Вы думали: «Вот стану писателем Земли Русской».
– Ну, не Земли Русской… Но я думал – вот, что-то напишу, скажу…
– Типа духовности что-то.
– Да. Я готов был отказываться от гонораров, я горел тогда!
– А семья?
– Семьи у меня еще не было.
– Вы, значит, действовали по матрице Льва Толстого: духовность, гонораров не брать, жить своим трудом…
– Ну может быть. Хотя я не думал про Льва Толстого… Просто было чувство, что я могу что-то сделать в литературе. Причем желания было больше, чем возможностей, я мучился от косноязычия. Но – это были интересные годы, очень плодотворные, хорошие. Печатался в толстых журналах, куда в то время, конец 80-х – начало 90-х, было трудно попасть, тогда публиковали в основном возвращенную литературу, а для современной было места мало.
– Вы не знали тогда, к чему это приведет… Вы добились публикаций, членства – а той красивой жизни, какая была у советских писателей, не получили. Вам сказали: теперь это ничего не стоит.
– Я не думал – в то время, по крайней мере, – о материальной составляющей. Для меня было важно понимать, что написанное мной достойно того, чтоб быть опубликованным.
– Но сколько драматизма в этой ситуации! Вы взяли приз, и вдруг все обнулилось.
– Что ж, это справедливо. Советская писательская жизнь была искусственным образованием, она, как и советская власть, не могла существовать вечно. Я никогда не был диссидентом, но меня многое раздражало. Я не смог бы стать настоящим советским писателем, который изворачивается и фальшивит. Ну в чем-то смог бы, в чем-то нет, но мне было бы трудно. А после отмены цензуры ситуация стала естественней