дочь хоть что ли!
И жаль, когда уйдет во вне,
в какие-то глубины,
возможно, лучшая во мне
вторая половина.
Рефрены
Ветер поэзии
Ветер поэзии… Буря ли, лесоповал,
смерч ли тунгусский сквозь пошлую нашу аскезу —
словно прибой, он топтался, роился, взмывал
зовом сирен или рвущей простор марсельезой.
Что в тех словах… Ну, подумаешь, в рифму, в размер,
или какая метафора втиснется сдуру.
Ранние весны прошли… «Никаких полумер!
Только позволь ее выпустить!» – выла цензура.
Резали, жгли, запрещали… Тогда самиздат
крался ночами, пророчески строки звучали.
Ветер поэзии… Он проносился и над
теми, что с воском в ушах – и к непрочным началам
воли словесной хоть… Как прихотлива мечта:
вдруг повенчали Петрарку свалявшимся лавром
в прибранном Риме. Натужная слава, но та,
к нам заглянув, подкосила беспечного мавра.
Пуля нашла и второго, чей парус на час
вырвался в море, играя измысленным светом.
Той ворожбы до сих пор не утратил Кавказ,
столько еще положив на распятье поэтов.
Дальше ирония гуще: кто по лагерям,
кто по чужбине, а кто задохнулся в молчанке.
Ветер поэзии… Как же состарился храм,
как обветшал – и знакомым Бутырке с Таганкой
нечего делать. Какой теперь ямбам разбой —
вата мещанства с головкой накрыла крамолу
слова звенящего, даже великий изгой
не разбудил. Не хватило и тут валидола…
Как это вышло – могучую тягу снесло
то ли в попсу, то ли в вязкую топь интернета.
Ветер поэзии… Чайке сломали крыло,
еле хромает на взморье – осталось хоть это.
Старый Парнас без ревнителей вовсе угас,
новому долго расти у облезлого края
непониманья. Уж власть не пугается нас:
нынче поэтов не трогают – их не читают.
Дышащий космос
Дышащий космос качал и качал без корысти
волны наитий святых сквозь магнитную пыль,
толщи людские сновали с подобием истин,
зыбкую муть превращая в такую же быль,
свитки свои заполняла, смеясь, Каллиопа
детской игрой за границы дерущихся стран,
кто-то вещал о грядущем закате Европы,
кто-то в Америку плыл, растолкав океан,
Африка, даже проснувшись, блуждала в протоках
гулкой эпохи, где годы слетают за миг —
круг продвигался к истоку, набухнув Востоком
в очередных декорациях книги из книг,
той, что веками служила стеною и мыслью
входа и выхода, пусть второпях, наугад,
дерзкий народ препирался с растерянной высью,
сам испытав, что поэзия выше, поэзия над
временем и суетою царей и пророков,
«Песнею песней» врываясь в нагаданный смог,
что