как дура царица, гоняясь кочергою за стрекозой, поставила ему на лоб лиловую шишку. Облаяв царицу и умывшись, Орька сел испить горяченького чайку из самовара и вкусить медовых крендельков, но сколько ни рылся в столешнице, так и не нашёл своей любимой серебряной ложечки.
«Украли, – подумал он со смесью горести и злорадства. – Все воры.» И сразу ему вспомнился кучерявый красавец министр Немчура, который вчера, за чашкой чая, восхищался ложечкой с разгоревшимися алчными глазами.
«Пригрел ворюгу на груди!» – Орька рассвирепел не на шутку, схватил посох и пошёл по дворцу куда глаза глядят.
И раздавался крик его:
– Воры, все воры! Только два было в моём государстве честных человека: я и Немчура. А теперь я остался один. Пригрел, обласкал, возвысил. Но он оказался тоже вором! Он украл у меня ложечку!
Орька, cо страшной гримасой, шлёпал босиком, корона съехала набок, на лбу лиловела шишка, и из распахнутого парчового халата пестрели залатанные трусы. Матерился он, стучал посохом о пол, и все – слуги, вельможи, министры разбегались, блея, кто куда, точно овцы от волка.
Разгневанный Орька долго бродил по дворцу как призрак, пугая людей; незаметно для себя он очутился в потаённой палате, в которой хранился древний идол – золотая статуя, подарок одного восточного принца. Свирепо-фантастический вид этого идола Орьку всегда восхищал. Подойдя к нему, Орька перекосился физиономией и окаменел: у идола вместо огромного лопоухого уха зияла ложбина с рваными краями и тянущимися золотыми иголками. Ухо было вырвано! – не спилено, не отрезано и, наконец, не откручено, а именно вырвано с чудовищной силой, что называется, с корнем.
Через минуту, придя в себя, Орька вопил:
– Варвары! Ложечку украли, ухо оторвали! Где этот чёртов начальник стражи!
– Тута я, ваше величество, – послышалось из воздуха.
– Где «тута»? – желчно спросил Орька, озираясь.
– Да вот же, рядом.
Воздух зарябил, и в нём, синим дымком, появился полупрозрачный начальник стражи, с каждой секундой всё более густея и уплотняясь. Показывая царю своё лицемерное рвение, он шумно часто дышал и уфал ртом, как паровоз, будто бежал на зов со всех ног.
– Это что, как называется? – сказал разъярённый Орька.
– Что «это», ваше венценосное величество? – спросил, зевая, начальник стражи. Лукавое лицо его с кошачьими усами, закрученными на концах, было сладко заспано.
– Вот это, я тебя спрашиваю, что? Да, да, это, это!
– Чудище, ваше венценосное величество.
– Сам ты – чудище, дурак. Объясняю: это – не чудище, а иноземный идол, харя ты не крещёная.
– Ну?
– Не нукай, не запряг. Где, я тебя спрашиваю, у идола ухо?
– Да вот же ухо, ваше величество.
– Дурак, – поморщился Орька как от боли, – я тебя спрашиваю, где ухо, что росло вот на этом самом месте?
– Почём