плавали замысловатой формы цветочные лепестки. Сперва мне показалось, что лепестки разбросаны хаотично, но уже в следующий момент стало ясно: они образуют контур собачьей головы, повёрнутой в три четверти и смотрящей на меня из воды.
Я вздрогнул. Это был тот же силуэт собакоголового, что привиделся мне в ржавой бочке! Невероятным образом на рисунке была передана самая суть собакоголового, причём с такой точностью, что даже взгляд его несуществующих глаз был столь же манящим, каким тогда ощущал его я. Немедленно вслед за этим спазм уже знакомой печали заставил меня замереть. Вся скорбь мира опять навалилась многотонной плитой, сдавила грудь и внезапно исчезла, не оставив ни следа.
Я бросил рассеянный взгляд в окно, машинально отметив, что ряды пальм кончились, и теперь мы проезжаем мимо рисовых полей. Потом снова вернулся к рисунку. Сомнений не оставалось: это был тот же собакоголовый и тот же спазм печали.
Я повернулся к Веронике и наткнулся на её пронзительный взгляд. Она так пристально смотрела куда-то вглубь меня, что её выцветшие на солнце ресницы, казалось, дрожали от напряжения. По моей спине пробежал озноб, и я пробормотал:
– Это ты нарисовала?
Она кивнула.
– Когда?
– Неделю назад, ещё в Лаосе.
– Но как?! Ты нарисовала то же самое, что я увидел в бочке! – воскликнул я.
– Знаю, – Вероника задумчиво провела своими длинными пальцами по рисунку. – Этот фонтан располагался недалеко от дома, где я жила, и я ходила к нему, когда хотела побыть в уединении. В ту ночь я пришла туда на рассвете. В воде плавали какие-то лепестки, и только я присела на ступеньку, как подул ветер, и они сложились в силуэт собачьей морды. А сквозь меня прошла такая пронзительная печаль… впрочем, тебе известно, какая именно. Я зарисовала того, кого увидела, и назвала его Лепесточным псом.
– Но… как такое может быть? – я потряс головой.
– Я не знаю, – мягко сказала Вероника. – Рисовала я долго, несколько часов. А потом остановила мысли, и перед моими глазами возник город. Это был Пномпень. Я знала это точно, хотя никогда раньше в Пномпене не была. На следующий день я собрала вещи и уехала туда.
Я снова посмотрел на рисунок. Одинаковый образ пса, одинаковая печаль, а я не сомневался, что наша с Вероникой печаль была одного рода, превращали это совпадение в событие, до краёв наполненное иррациональным, непонятным и от того пугающим смыслом. Я потёр руками виски.
– Это не случайное совпадение, Ника…
– Разумеется, – пожала она плечами. – Это синхрония.
– Синхрония? События без причинно-следственной связи, но объединённые общим смыслом? – я вспомнил, что когда-то читал об этом целую книгу.
Вероника кивнула.
– Теперь понимаешь? Нас свели знаки, которые указали на одно и то же. Они указали на того, кто поджидает нас обоих за ближайшим углом.
– Кто поджидает? – я похолодел.
– Ну как кто? – в Вероникином голосе послышалось нетерпение. – Лепесточный пёс нас поджидает.