милостивые господа. Она вынуждает, и её ненаглядный доктор тоже – я вновь открываю свою записную книжку и берусь за перо.
Гротт, редактор, пишет мне письма, между тем, справляясь о том, как продвигается моя работа, и просит прислать чего-нибудь из того, что я уже написал, для публикации. Долго я не могу отписываться общими фразами, долго я не могу говорить, что никакой работы вести нет возможности, ведь за добрые месяц-полтора я видел едва ли не всех жителей пансионата, и весь его персонал много раз, видел даже неуловимую Хлою и говорил с ней, а самого Лёкка – так и не видел.
А существует ли он на самом деле и в самом ли деле дела его так плохи, как кажутся?
Я перечитал его книги, стихи – в них много боли и одиночества, но и счастья, влюблённости в жизнь предостаточно. Часто его кидает из крайности в крайность и это кажется странным, пока сам для себя не осознаёшь простую истину: между самыми крайними чувствами грань – всего один шаг; он этот шаг с удовольствием делает, легко минует то расстояние, будто бы даже не обращая на него никакого внимания. Он мало думает, много чувствует, но в его чувствах порой очень много души и мысли. Это странно, необычно, но кажется, что его одиночество кругом кишит всякими существами, большинство из которых вовсе не придумано им самим, хотя они и кажутся столь нереальными, точно взятыми из старой давно забытой на земле сказки. Эту сказку он воскрешает собственноручно, он не даёт ей умереть, соприкоснувшись с нашим насквозь фальшивым миром, он переселяет её героев, честных и прекрасных душой, в наш глумливо-беспечный универсум и наблюдает, ликуя, как они иссыхают, точно старое дерево, и погибают затем, а потом словно бы говорит нам: «Вот где вы живёте, несчастные!» и с ним хочется согласиться. Вечный странник, шествующий по мирам, одинокий, прекрасный душой бродяга – вот его герой! И этого своего героя, столь любуясь им, не устаёт он убивать, втаптывать в грязь и мерзость нашего мира; точно слепой щенок тыкается тёплым носом он в руки людей, ища понимания, но обретает лишь тоску и угодничество. Так, непонятным и непонятым, он и уходит, изменив души соприкоснувшихся с ним людей, которые его же и прокляли. А за ним уже идут другие, в бесконечной веренице, люди с голубыми глазами, одинокие странники, не пророчествуя, и не воскрешая, но жизнью своей вымаливая мир для остальных.
Вот как!
Я обратил свои мысли в статью, как и просил Гротт, и отослал в журнал. Это было вовсе не то, что нужно, ответил он мне – я занимался не своим делом, я не должен был весь день сидеть в парке и читать книги, хоть бы они и принадлежали перу самого Лёкка, который так нас интересовал. Во всяком случае, наш журнал не литературный, а я – не критик и не литературовед, мои инсинуации на тему и так хорошо знакомого читающей публике наследия господина Лёкка, вряд ли кому интересны. Интересен он сам, интересны его мысли и жизнь здесь! Нужна сенсация, что-то жареное… Не можете обнаружить, так выдумайте – мне ли учить вас? Подумайте только – известный