выпрямился и с интересом спросил:
– И как ты туда попал?
– На концерте повязали. Всех наших, и Севу, и Лаптя, и Чугункова. Какая-то комса стукнула. Прикинь, ворвались на третьей композиции, а у меня там как раз офигительный запил идет… Такую песню испортили, суки! Короче, мордой вниз, гитару вдребезги, ногой по почкам и в ментовку.
– Мда, – сказал Григорий, возвращаясь в лежачее положение, – бывает.
– Ну ты и скот, Гриша. Мог бы посочувствовать.
Григорий хмыкнул.
– Удивил козла капустой. Что я, в ментовке что ль не был?
Анциферов не нашелся что ответить. Действительно, уж кого-кого, а Гришу винтили много раз.
В их компании он был самым старшим. Фрюс точно не знал, сколько ему, но за тридцатник было. Гриша, а на самом деле, Олег, кликуху «Гриша» он заработал за фамилию Мелехов, был старожилом Невского, топтал тротуар, когда Анциферов еще учился в школе.
Гриша-Олег неплохо играл на гитаре, еще лучше рисовал и, говорят, написал какой-то необыкновенно стремный роман, из-за которого и был исключен из универа. Короче, тертый чувак.
Анциферов опустился рядом на скамейку и так же запрокинул голову.
По небу неспешно плыли облака. Цвета менялись каждую секунду. Небо из бледно-голубого становилось зеленоватым, облака в середине густели, а по краям наливались красным золотом. Питерская фата-моргана.
Анциферов замурлыкал себе под нос:
– There’s a feeling I get when I look to the west, and my spirit is crying for leaving.
Григорий шевельнулся. Фрюс, не обращая внимания, допел:
– Ooh, it really makes me wоnder.
– Двоечник, – констатировал Григорий. – Не «уондэ», а «уандэ».
Анциферов смутился. Он всегда записывал слова русскими буквами и заучивал, как попугай. Блин, ну не давался ему английский! Что ж, удавиться теперь?
– Подумаешь, – пробурчал он, защищаясь. – «Уонде», «уанде» – какая разница?
– Большая. Не доучился ты в своем ПТУ. «Уонде» – это «бродить». Тебя с какого курса выперли?
– Ни с какого, я в академке. Но, наверное, сам уйду. Фигли там время терять?
– Ну-ну, – Григорий опять закрыл глаза. – Молодой бунтарь, значит?
– Не бунтарь, но терпеть не собираюсь. Если мы будем молчать, как бараны, так баранами и помрем.
– Видать, мало тебе по морде надавали. Но ты не горюй, прозрение у тебя впереди. Откроешь истину.
– А сам-то?
– А сам я уже прозрел. Темпорис филиа веритас.
Латинской фразы Анциферов не понял, поэтому сменил тему.
– Слушай, а где все?
– Сейчас придут.
– Что, вообще, нового было, без меня?
– Все по-старому. Слоняемся. Кстати, тебя искал один клоун. Кликуха Хомяк вроде. Или хорек.
– Мишка Хомяков, – улыбнулся Фрюс. – А что ему надо?
– Не спросил, простите, ваше благородие, виноват.
– Ну ладно, объявится, сам объяснит, – примирительно заключил Анциферов.
Часы на башне мелодично пробили одиннадцать. Вода в канале отливала чернилами, а воздух сгустился и посветлел одновременно.
– And