для своих войн и завоеваний. Хорошо известно, что прежде Семь Городов погрязали в крысиной возне бесконечных мелких распрей и гражданских войн, простой народ страдал и голодал под пятой жирных военачальников и продажных царей-жрецов. Как и то, что после малазанского завоевания разбойники оказались либо прибиты к городским стенам, либо в бегах. И дикие племена больше не приходят с холмов, чтобы принести разор и смерть своим более цивилизованным сородичам. И тирания жречества пала, положив конец вымогательству и человеческим жертвоприношениям. Ну и, разумеется, торговцы никогда не были богаче, а дороги – безопаснее. Так что всё один к одному – земля эта созрела для восстания.
Карса долго молча смотрел на Торвальда, затем сказал:
– Да. Понимаю, как такое возможно.
Даруджиец ухмыльнулся:
– Ты учишься, друг мой.
– Уроки цивилизации.
– Именно. Мало проку искать разумные причины, по которым люди ведут себя так, а не иначе, чувствуют то, а не иное. Ненависть – сорняк чрезвычайно вредный, пускает корни во всякой почве. И питается сама собой.
– Словами.
– О да, словами. Сформулируй мнение, повторяй его достаточно часто, и вот – все уже проговаривают то же самое тебе в ответ, и мнение становится убеждением, которое питается безрассудным гневом и защищается оружием страха. И тогда слова уже бесполезны, остаётся только биться до смерти.
Карса хмыкнул:
– И даже после, я бы сказал.
– И это верно. Поколение за поколением.
– Все жители Даруджистана похожи на тебя, Торвальд Ном?
– Более или менее. Обожают пререкаться. Нас вином не пои, только дай поспорить. А значит, мы никогда не заходим дальше слов. Мы любим слова, Карса, так же, как ты любишь отрубать головы и собирать уши да языки. Выйти на любую улицу, в любой квартал, и любой, с кем бы ты ни заговорил, всегда будет иметь собственное мнение – по любому поводу. Даже по поводу того, что нас, возможно, завоюют малазанцы. Я вот только что подумал… Помнишь акулу, которая подавилась телом Борруга? Подозреваю, если Даруджистан станет когда-то частью Малазанской империи, она станет акулой, а мой город – Борругом. Мы заставим задохнуться тварь, которая пытается проглотить нас.
– Акула задыхалась не так уж долго.
– И всё потому, что Борруг был слишком мёртвый, чтобы высказаться по этому поводу.
– Интересное различие, Торвальд Ном.
– Ну, разумеется. Мы, даруджийцы, народ хитрый.
Они приближались к очередной деревне: в отличие от прежних, её окружала невысокая каменная стена. В центре поселения возвышались три больших здания из известняка. В небольшом загоне рядом стадо коз громко жаловалось на жару.
– Странно, что их не выпустили пастись, – заметил Торвальд, когда спутники подошли ближе.
– Может, решили забить.
– Всех сразу?
Карса принюхался.
– Чую коней.
– Ни одного не вижу.
У стены дорога сужалась, пересекала ров, а затем