Разве одновременно с Люсьеном не уверял ее и отец, что с этой историей давно покончено?
Каприз, отлетевший до начала их любви…
Обед прошел очень весело. На шутки тетушки Моника отвечала с такой нарочитой веселостью, что мадам Лербье все время искоса на нее поглядывала. В этот вечер нервность дочери была заметна как никогда.
– Моника! – окликнула она, показывая на горничную, лопающуюся от неудержимого смеха. В ее руках со звоном подпрыгивало на подносе блюдо с паштетом в портвейне.
Но Моника закусила удила.
– Знаешь, папа, как Понетта окрестила Лео?
Г-н Лербье приподнял свою маленькую птичью головку.
– Мой хвостик!
– Неужели?
– Мишель слышала.
Тетушка Сильвестра заинтересовалась:
– А кто такая Понетта?
– Мадам Бардино.
– Но почему же Понетта?
– Вместо Полетта… Потому что ее можно оседлать, как пони.
На этот раз мадам Лербье сочла нужным для приличия рассердиться.
– Ты ужасно плохо воспитана, Моника!
– Это в твой огород, тетушка! Если бы не учила меня всегда говорить правду…
– Извини, но твоя мать тоже права: необходима известная манера, даже чтобы говорить правду.
– Конечно! – улыбнулась мадам Лербье. – А что это такое, правда?
– То, что я считаю истинным, отрезала Моника.
– Да? Значит, ты одна взяла на нее монополию? Что ты на это скажешь, Сильвестра, ее учительница?
Тетушка Сильвестра поддержала сестру.
– А кроме того, эта среда мне противна, – не столько извиняясь, сколько поясняя, продолжала Моника. – Какое счастье, что Люсьен так мало похож на всех этих паяцев, а я на этих кукол.
Она ждала одобрения от тети Сильвестры.
– Пора тебе, однако, знать, – сказала мадам Лербье в заключение, – что с твоей манерой говорить и действовать по прихоти твоего вдохновения тебя принимают за помешанную. В сущности, тебе следовало бы родиться мальчишкой. Посмотри на твоих подруг, Жинетту или Мишель…
Моника поставила стакан на стол, задыхаясь от смеха.
– Их мужей не придется поздравлять с обновкой, – сказала она, пользуясь отсутствием горничной.
Мадам Лербье поперхнулась, скандализованная. Ей хотелось, чтобы Моника, не будучи наивной гусыней, все же сохранила до свадьбы то приличное неведение, которое накануне великого дня, по традиции, благопристойно разрушает мать.
Но когда под предлогом научного образования внушается откровенность, не отступающая ни перед чем, даже перед произнесением названий самых тайных органов… Нет! Какие бы убеждения ни были у Сильвестры, а некоторые главы естественной истории должны для молодых девушек ограничиваться примерами растительного царства.
Точным определениям анатомии мадам Лербье предпочитала, «вопреки ее псевдоопасности», вуаль стыдливости, да, вот именно – «стыдливость перед тайной». Стыдливость – этим великим словом, по ее мнению, было сказано все.
– Ты меня