неопознанной женщины, которую похоронили вместо Дороты, успеют съесть черви. Ну, теперь ты понимаешь?
– Да. – Побледнев, мать смотрит испуганными глазами. – Соберу кое-что для малышек – и в дорогу. Идите укладываться. У нас действительно нет времени на борьбу со своими сомнениями.
– Ахмед, я хотела прийти за вещами девочек. Можешь мне открыть этот проклятый дом?
– Я дома, только позвони, – отвечает сын обычным спокойным голосом.
Старая арабка, в элегантной длинной, до пола, юбке и тоненькой шелковой блузе, с малышкой на руках медленно приближается к большому особняку. Рядом идет старшая внучка, чью ладошку она крепко сжимает свободной рукой. Дом кажется вымершим, только полуоткрытая створка окна мерно ударяется о фрамугу под порывами ветра. Во дворе перед домом лежит пожухлая листва, некогда бордовые бугенвиллеи, высаженные вдоль фасада, засохли, а в каменном фонтане не осталось ни капли воды.
Тихо, как бы на цыпочках, женщина приближается к главному входу.
– Входите, мои дорогие. – Мужчина, улыбаясь, отворяет дверь настежь. – Что там слышно? – обращается он к понурой матери. – Марыся, ты вроде выросла.
Он склоняется над своей старшей дочкой, пытается ее обнять, но та выскальзывает, как рыбка, и со всех ног бежит наверх.
– Хмеда, кофе готов, habibti! – доносится из кухни молодой женский голос.
– Я только соберу вещи девочек, это быстро – и нас уже нет, – говорит мать.
Она смотрит на сына как на чужого человека и крепко сжимает губы: ей не хочется говорить ему то, что она о нем думает.
– Не будем тебе мешать, – добавляет она и, резко повернувшись, торопится за Марысей.
– Но, мама… – мягко произносит Ахмед вслед старухе. Та, вне себя от злости взбегает по лестнице как сумасшедшая.
Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как три больших чемодана стоят битком набитые и едва закрываются. Старая женщина так занята, что только время от времени поглядывает на малютку Дарью, беззаботно играющую в своей кроватке, и даже не замечает отсутствия Марыси.
– Внученька моя белолицая, где ты? – зовет она, заглядывая в ванную, а потом и в кабинет на втором этаже.
Наконец не без внутренней дрожи переступает порог супружеской спальни, дверь которой до сих пор висит на одной петле. Маленькая худенькая девочка лежит на кровати, подогнув под себя ноги, и безутешно плачет. Она так сильно обняла подушку своими тоненькими ручками, что сжатые до боли пальцы даже посинели. Личико девочки белое как мел, глаза закрыты, а красиво очерченный маленький рот кривится в гримасе печали и отчаяния.
– Марыся, – говорит бабушка, называя ее по-польски, пусть и искаженно. – Уже все готово, мы можем идти.
Она осторожно притрагивается к плечу внучки, и та медленно открывает янтарно-медовые глаза.
– Да… ты права… некого больше ждать, – говорит девочка и садится на кровати. – А где плед? Тот, твой?
Еще секунду посидев на большой родительской кровати, Марыся с чувством касается маленького пятнышка крови,