ли нас стрелять в войсковом приёмнике? Нет, не учили. Мы занимались сборкой-разборкой автомата Калашникова и один раз ходили за горку на стрельбы вместе со всей частью. Каждому дали по три патрона. Мы их честно выстрелили. После этого оружие в мои руки не попадало.
6.
В 1998 году я занимался историей Катастрофы европейского еврейства во Вторую мировую войну. Весь мир знает о том, какие страдания пришлось пережить евреям в Европе в довоенное время и в концлагерях. Нашлось достаточно свидетельств и обвинителей. Но разговаривая лично со стариками, пережившими Катастрофу, мы поражались двум вещам. Во-первых, тому, что среди них было много и таких, которые относились к своим былым страданиям вполне равнодушно, не испытывая ни горя, ни обиды: как к тяжёлой болезни, которую им удалось превозмочь. Горевали по погибшим родственникам, но не по себе. Во-вторых, что при этом они молчали пятьдесят лет. Почему?
С моего дембеля прошло двенадцать лет. Я брался за эту повесть несколько раз, подступался и так, и эдак, но, написав пару страниц, всегда останавливался. Мне не было стыдно, мне не было страшно или больно. Я не чувствовал обиды на своих дедов, офицеров, министра обороны. Я мог бы рассказать всё любому, кто меня бы об этом спросил. Но спрашивали редко. А сам я рассказать всё по порядку так и не собрался. Почему?
Вероятно, потому же: если закона против зла нет, то зачем об этом сообщать окружающим? Пока они этого не знают, они стараются жить и живут стараясь, так что можно к ним присоединиться. Ведь мне тоже надо жить. А жить можно только веря, что закон против зла есть, пусть даже это всего лишь постоянные безнадёжные усилия по творению добра.
После армии мне часто везло в жизни, так что в конце концов я уверился, что и против добра закона тоже нет. Всегда может неожиданно повезти, и самые подлые люди иногда делают что-нибудь хорошее. Значит, закона вообще никакого нет ― такой из этого следует вывод. Как же тогда мы живём? Этот вопрос был бы уместен в устах философа-атеиста, но ведь я за последние годы увидел, наконец, Божий Промысел в каждой вещи. Верующий человек, утверждающий, что в мире нет закона ― не нонсенс ли?
По-видимому, нонсенс, но, тем не менее, ― факт. Так что возвратимся к озеру Балхаш.
7.
Само озеро я видел два раза ― когда ко мне приезжали родители. Наша часть находилась в восьмидесяти километрах от Приозёрска, и увольнительные нам не полагались. Только в том случае, если к солдату приезжали родители, его отпускали в город на двое суток. Единственное и, вероятно, самое сильное моё впечатление от первого родительского посещения, которое я и запомнил, было вот какое: на второй день я по собственной инициативе взбежал вверх по лестнице на второй этаж в гостинице. До этого я наслаждался возможностью всходить по ней медленно и не торопясь. Да и сил не было, пока родители не накормили меня в ресторане и привезёнными домашними вкусностями.
С названием «Балхаш» у меня связано ещё одно воспоминание ― о самом секретном оружии