Град Иерусалим и служба там его пусть будет, не то что бы легка, а полезна и нужна роду нашему и всей земле Славянской. Пусть вернется он в землю Залесскую, как деды говаривали, со щитом или на щите. Слава!
По залу опять пролетело:
– Слава! Слава! Слава…
Третий кубок князь поднял за дружину, ветеранов, и земских бояр, на плечах коих держится процветание и слава Залесской Земли. А после пир покатился по давно известному накатанному пути. Заплясали скоморохи, запели гусляры, загудели гудки. Несколько бардов, певцов славы медвежьего рода, спели про походы ушкуйников, про то, как князь Бранислав на меч Севилью брал, как с полабским Рюриком побратался. Про самого Рюрика, про Олега Вещего, про княгиню Ольху.
Общий шум распался на отдельные разговоры.
В дальнем краю палат ветераны вспоминали былые сечи и походы, перемежая их здравницами в честь князя, старых воевод и витязей. Поминали другов, сложивших головы в походах и поединках. Задирали незлобиво друг друга, подначивали тех, кто еще в дальних походах не бывал, и в сечах грозных силой не мерялся. Что взять с них? Вои. Народ простой, манерам тонким не обученный. Могут и слово грубое сказать, могут и стукнуть ненароком, так что глаза на лоб.
За княжеским столом разговоры вертелись вокруг скорой женитьбы князя на ромейской принцессе Елене. Мол, девка молода, хороша собой, и отец ее нам родня, да и союзник добрый, хоть и хитрость ромейскую не забыли помянуть, не ласковым словом. Про сватовскую свиту и княжича Андрея, обгутарили, что там ему в новинку будет и город стеной великою обнесенный с грозными башнями, и Собор Святой Софии, равному которому в целом мире не сыскать. Хохотнули с прищуром, о том, что девки там, в услужении у принцессы, огненные, но свои залесские лучше. Но молчанием все обошли куда дальше княжичу путь держать. Ведомо всем было, что не хотел тех разговоров Юрий Владимирович. Нарушать же, пусть и негласный, княжий указ, мало кто в Ростовской земле мог осмелиться, крут был князь, а уж в подпитии и жизни мог лишить, как ковш меду выпить.
В дружине же Андрея, наоборот, все разговоры были о хождении в Иерусалим. О том, каким путем поведет их княжич через немирные земли до Царьграда. На ушкуях-то не добежишь по воде. Пороги не пустят, да и волгары с печенегами от рук отбились, норовят потрясти струги на волоках или на ночевках. Так что, видимо, придется идти конно, хотя б до Киева, и, в общем-то, это правильно. Дружина сплотится, обомнется в пути, и все заусенцы, соринки вылезут наружу. К Царьграду можно будет все убрать, зачистить, и подойти сватовским поездом во всей красе. А уж далее, отроческой малой дружиной, как одним сжатым кулаком, что бы не соринки ни зазоринки, до самого Святого Града скатертью дорожка. В разговорах не участвовало человек шесть не более. Микулица с Малком, да братья Угрюмы, но это ни у кого вопросов и удивления не вызывало, так как они и всегда-то особняком держались, а здесь на пиру, как-то в себя ушли, растворились в праздничном перезвоне. Поэтому никто и не заметил, как пропали они из-за пиршественного стола, как и не было их здесь, только служки успели