навстречу. Как же это понимать, о боги?! Неужели? Неужели он может надеяться? До сих пор его желание вступить в обитель оставалось фантастической грезой, служители казались ему уже-не-человеками. Он не мог вообразить, как он посмеет заявить им, что хочет войти в их братство. И вот совершился перелом. С этого момента, с момента обретения надежды, начался новый отсчет времени.
Учитель философии, подметив приподнятое настроение Арри, не очень удивился, непривычные штрихи все чаще проступали в облике его взрослеющего ученика. Почему-то ему стало неприятно. Он ни о чем не расспрашивал, видел по состоянию молодого человека, что тот немедленно все выплеснет наружу. Так и случилось. Без всякого предисловия принц изрек с явной безапелляционностью в голосе:
– Никакие разведывательные операции в Храме невозможны, как нельзя мерным сосудом измерить океан.
Учитель помолчал, вздохнул.
– Скорее всего, так оно и есть…
– Вы хотели меня подразнить?
– Похоже на это… Но лишь с одной стороны… Вы, очевидно, побеседовали с кем-то в обители? – догадался мудрец.
– Да, – подтвердил Арри, и глаза его заискрились.
Наставник, верный друг и союзник, был усталым и печальным. Арри стало жалко его, но ему не приходило в голову, что можно сказать теперь, когда самого захлестывает воодушевление. Учитель предощутил совершившееся.
– Вас кто-то осчастливил. Несомненно, там, в Храме. Я просто не представляю, кому еще это по силам. А мне сегодня нездоровится, я ведь далеко не молод, но с юношами сложно обсуждать стариковские болячки. Я покину вас. Да вижу, что это и кстати. Вряд ли я способен сейчас разделить вашу радость.
…
Невеселые раздумья часто обуревали философа в последнее время. Он почти исчерпал свою земную участь, но надо как-то дожить и оставшийся срок. Трудно ему будет после Арри обучать кого-то другого. А этот не царственный принц уже взрослый, и учитель чувствовал, что с каждым днем все больше и больше теряет его, сильнейшую привязанность на своем веку. Никого он так не любил, как этого мальчика. Что ж, расставание – необходимое завершение всякой встречи, но Арри удалялся слишком быстро, слишком поспешно отказывался от навязанных ему горизонтов.
Испивший немало горечи, отточивший и закаливший свой характер пожилой человек знал, что философ он лишь наполовину, что его зависимость от мирских обаяний намного прочнее, чем это допускает любовь к мудрости. Духовная сосредоточенность ученика и раньше его озадачивала, теперь же она принимала катастрофические размеры. Красивый юноша, отлично развитый, здоровый королевский сын, которому даны все блага, казался воплощением бестелесности и апатии. Ученый вспоминал, как бурлили в нем самом когда-то соки молодости, как, уже захваченный метафизикой, но также очарованный кодами жизни, взбалмошностью фортуны, он старался обуздывать палящие инстинкты, не слишком