шевельнулись, содрогнулись вновь, с треском сошлись, и Лис, покусывая прутик, неторопливым аллюром опять замаячил в пределах уходившей вверх тропки. Он, было видно, успел не сильно перенапрячься тут в лесу на скатах и завалах. Всё, подумал Гонгора. Bсё, сейчас я нагружу тебя, как трактор, и станешь ты тогда у меня веселый, станешь жизнерадостный, как всe, конь длинношерстный. Гонгора поморгал, стараясь смахнуть с ресниц набежавшую каплю. Штиис с мокрым, распаренным лицом, неоднократно уже вcё проклявший и злой, однако ни разу не заикнувшийся насчет привала, шагал впереди дальше, не очень внятно через плечо делясь пришедшими как раз по поводу на ум соображениями, касавшимися действенности моральных норм вообще и в непроходимом лесу, в частности. От тебя ничего другого требоваться не может, говорил он строго, здесь рано или поздно приходится поступать в соответствии со своими убеждениями. Штиис умолкал на какое-то время, пиная носком подозрительный камушек и переводя дыхание. Если, понятно, они у тебя есть. Или в соответствии со своими предрассудками, если по дороге сюда не успел их еще потерять, – они должны быть у всех. В общеупотребительном смысле. Или, скажем, своими заблуждениями, от которых никуда не деться. Или иллюзиями. То есть такое впечатление, что уже не на что надеяться. Как исключительный случай – со своими устоявшимися привычками, если нет первого и где-то утеряно второе, и все остальное. Так. Ну вот, уже лучше. Совсем неплохо. Ну и рефлексы, конечно, куда же здесь без рефлексов. И вот только тогда, только на самый худой конец, в самом крайнем, интимном и стеснительном случае, когда совсем уже ничего не остается, даже иллюзий, а рефлексы по каким-то причинам перестали удовлетворять, тогда можно прибегнуть к разуму, которого нет в действительности ни у кого – разве что за исчезающе малым исключением, у единиц, который, как вдруг стало известно, свободно заменяется всем вышеперечисленным.
…К концу еще одного бесконечного, безоблачного, жаркого дня они наконец вышли к окраинам большого каньона, истинные размеры которого начали доходить до их сознания, только когда они разглядели – где-то за туманной дымкой, далеко внизу – тонюсенькую ниточку дороги, петлявшую в пушинках зарослей вдоль речки, и нужно было поторопиться, чтобы не встретить без воды на голых камнях спуска утро следующего дня. Лесные заросли и холодная горная речка в их тени пришлась бы сейчас как нельзя кстати.
На середине совершенно местами разбитого ливнями и оползнями серпантина пришлось делать привал, все были выжаты, включая сильно поубавившего в прыти Лиса, который, как лошадь, тащил на себе компактный баул из пары мешков, – баул, чтоб не ерзал и не тер мозолей, цеплялся к кольцу прошедшей уже огни и воды шлейки. Улисс пробовал было возражать, но быстро утомился, и вся процессия загнанно дышала, преодолевая первую половину спуска, пока у Штииса вдруг не развязался на ботинке шнурок и не было решено, что для начала достаточно. Казалось, спуск никогда не кончится, Едва они избавились от ноши, как откуда-то с далекого верха неторопливо донеслись приглушенные расстоянием стоны и вздохи некоего