демонстрирование при каждом удобном случае движения души, троекратно проигранного про себя, которому стоя аплодирует такое же собрание тихих лжецов и серой посредственности, все более и более укрепляясь во мнении, что они в этом мире чего-то стоят, я мужественно закрываю глаза и говорю себе, что нас это не касается, какое нам дело, мы сами здесь и, значит, не лучше и что вообще мы стоим за терпимость. Движение души тоже может быть троекратно проиграно и отрепетировано, – заметил Адвокат. Я это называю: суррогат здорового животного эгоизма.
Неинтересен тот, кто здесь ничего не понял, продолжал он снизу, с далекого дна заставленного книгами уютного нагретого колодца гостиной. Я сочувствую тому, кто понял по-своему. Говорили к тем, кто понимает им враждебное, немое, не заслуживающее доверия. Ибо фактам надлежит смотреть в лицо, а не скажем, в спину… Что вы там делаете?
Но я уже и сам сообразил, что тут к чему. Пытаясь разобраться со своими ногами и руками, я перестал вертеть головой и шлепать ладонью по поручню, мне представилось, как я с грохотом спускаюсь к самому основанию, с грохотом валю набок лесенку, и стал смотреть вниз. Когда ступеньки начали сливаться в единую, узкую ленточку ухабистого, чересчур подвижного обрывистого эскалатора, я снизил скорость и взялся за поручень. В общем, тут все по спецзаказу, объяснял Адвокат, вытряхивая содержимое очередного ящика на стол и поднося к носу каждый предмет. И в основном на одну тематику. Карандаш в ваших руках тоже можно отнести к разряду реликвий. Его графит, точнее, жженая кость, которую он в себе содержит, целиком собрана с манускриптов великого Суу, мысль которого намного опередила свое время. Я склоняюсь к мысли, что сами манускрипты также представляли определенную ценность, но тут уж, как вы понимаете, что-нибудь одно. Все это чрезвычайно занимательно, сказал я, но у вас тут что-то с лестницей. Вы когда последний раз ею пользовались? Простите меня, довольно холодно отозвался он. но вы говорите банальные вещи. И кроме того. Всякая тонкая натура с точки зрения динамики развития может представлять интерес только как жесткая натура, в ином случае она не имеет ценности. Под ненадежным панцирем она просто не смогла бы остаться самой собой и видоизменилась бы. Я знаю, вы меня поймете, если скажу, что тут речь не идет о посредственности, которая не считает себя посредственностью. Она, впрочем, никогда не считает себя посредственностью. И не о слабой натуре, а именно о тонкочувствующей: с хрупким инструментом, очень точным и глубокопроникающим. Морозоустойчивым же душой просто нет необходимости самосохраняться – самосохраняясь, они деревянны как снаружи, так и внутри. Общего между тем и другим приблизительно столько же, сколько, скажем, можно наблюдать в сравнительном анализе удачно задуманной и превосходно выполненной скрипкой и детской погремушкой, общего у них немного.
Ну, выжидательно произнес