какие-то бетонные конструкции ржавого цвета, освещенные солнечным светом. Я прожевал последний кусок, отхлебнул чая, и стал разглядывать ее.
На первом плане лежали битые бетонные глыбы, на втором виднелись ряды засохших кустов, на третьем – высоченное бетонное нечто на сваях с зияющими черными дырами окон, а на четвертом плане – строение немножко другой архитектуры (если такое вообще можно назвать архитектурой), приземистое, с извилистой сетью черных поломанных труб, отходящих от него в разных направлениях к разным мелким пристройкам. И если трубный дом можно было бы принять за тепловую подстанцию, то ржавое бетонное нечто на третьем плане было самым странным и внушительным объектом на всей фотографии. В целом, обе постройки, вероятно, промышленные.
Я допил чай, и наступило весьма уютное спокойствие. Воистину, когда поешь и попьешь, и на душе легче. И вот таким спокойным, свежим взглядом я рассмотрел фотографию, а потом взглянул в глаза Сигалу.
– Это какой-то завод… – сказал я, – или рудник?
Это один из наших главных корпусов. Здание жилое, – объяснил Сигал.
Но ведь оно же совсем ветхое. – После еды мой тон стал убедительнее и спокойнее.
Борис Степанович, это здание как раз и нужно как-то укрепить, потому что оно разваливается. К тому же, мы хотим, чтобы внутри была вода.
То есть, в здании нет коммуникаций?
На дворе давно уже умер постмодернизм, а у нас до сих пор нет воды в здании, Вы понимаете? – проскрипел Сигал, улыбаясь также, как и до этого.
Верно, верно. Постмодернизм умер, – ответил я, не имея ни малейшего понятия, о чем он говорит. Но мне почему-то было все равно, и я добавил: – Ну что? Давайте посмотрим на Ваши объекты? По фотографиям трудно понять.
Мой экипаж снаружи. Пойдемте, если Вы готовы, – учтиво проскрипел Сигал и встал из-за стола. И тут я вспомнил его имя. Иван Родионович. Оно поначалу пришло ко мне как вероятное, а через пару секунд я уже был полностью уверен, что именно так мне он и представился по телефону. Хотя это имя не ложилось на его образ, хоть ты тресни.
Наверное, готов, – ответил я, – только надо же оплатить счет?
Все оплачено, Борис Степанович, – Скрипун повернулся ко мне спиной и направился не к выходу, а к одному из окон, что находилось в паре метров от арфы. Никто не посмотрел в его сторону, кроме меня, когда он отбросил в сторону кусок тяжелой ткани, нависший на раму окна, открыл рассохшееся от старости окно (тут я понял, что владельцы кафе ничего не меняли внутри башни, кроме покрытия всего и вся драпировкой) и громко сипло крикнул в окно: «Асафи!». Потом он посмотрел на меня, и на его лице мелькнуло удивление, наверное, от того, что я не последовал за ним, а продолжил сидеть за столиком.
Борис Степаныч, – позвал он, и приглашающим жестом указал в окно, по-прежнему с удивленным лицом, – пойдемте.
Я замешкался, бормоча:
Мы же на высоте пятого этажа. Куда пойдемте-то? В окно?
Да