в спальню, я тут же наступила на что-то мягкое. На подушку. Нет, не ту подушку от дивана, кою я подкладываю под себя, когда надо устроиться перед столиком. Я наступила на подушку, на которой покоиться моя голова в течении всей ночи! Беленькую, чистенькую, пуховую подушечку! Более того, я тут же обнаружила, что и все остальные подушки неприкаянно валялись на полу…
– Что случилось? – В недоумении спросила я.
– Ничего, сеньора. – Спокойно продолжая заправлять мою постель, ответила Яша. – Я убираю вашу кровать…
– А почему подушки на полу?
– А куда их ещё складывать? – Резонно пожала плечами та.
Действительно, некуда. Ни стульев, ни табуреток. Лишь ночной столик и то занят огромной лампой. Вот, тут-то я и начала постигать разницу между моим европейским мышлением и логикой аборигенов.
– Так, вы уже вымыли пол и почистили ковёр. – Подытожила я, предполагая, что, если Яша сбросила подушки с кровати, значит место их «пребывания» должно быть чистым.
– Не-е, – задумчиво сдвинула брови служанка, – сначала положено заправить кровать, потом прибрать платяной шкаф, затем помыть окна и вытереть пыль, а после…
Дальше я слушать не стала и переделала «комнату служанки» в склад ненужного барахла.
Шипение огня пробудило меня. Я даже не заметила, как снова окунулась в утомлённое забытьё. Я открыла глаза. Вокруг чернота и лишь пламя костра выдёргивало силуэты деревьев и отдыхающих спутников. Костёр в горах имеет особую силу. Он пылает вспышками, он ярок и зол, готов броситься на всё живое, будто уничтожение – его единственная цель. Он великолепен и ужасен. В горах у огня не заснуть. Он задорно трещит и пробуждает древние ритмы в душе странника. Над ним хочется безумно танцевать и прыгать по углям, бить в чанрары7 и петь арканы8. От него происходит имя, кое настолько нам привычно, что мы не задумываемся над его происхождением. Нина. «Искра», «уголёк». Ниной в Андах называется и сам огненный дух, могущественный и светлый…
Потянувшись, я устроила блокнот на коленях так, чтобы его страница освещалась огнём, и взялась за карандаш.
«Трудно понять, почему правящая элита индейцев, Инки, не попытались хоть каким-нибудь образом передать звуки или смыл слов в известной всем форме.» Продолжила писать я. «Они достигли неимоверного мастерства в росписи стен и керамики, символики в ковке и в ювелирном деле. Это безусловно должно было повлечь за собой необходимость употребления таких простейших письменных пиктограмм как „идти“, „кушать“, „брать“, „видеть“ или „дерево“, „земля“, „плуг“. Указание имён владельцев ценных вещей, заслуги и даты жизни великих их граждан… Они владели всеми визуальными инструментами для создания любого примитивного, но достаточного для опознания, письма. Однако, нечто останавливало их от простоты в передаче информации. Они запретили и уничтожили