то в топот, то в чей-то оклик, то в далёкие голоса. Шум обманывал, тревожил и чем сильнее прислушиваешься, тем больше обманом оборачивался любой шелест и звук.
Я раскрыла дневник и сделала запись: «Также как и те островитяне, которые в память о катастрофическом наводнении, разучились строить даже самые примитивные средства плавания, так и империя Инков не желала владеть письменностью. Они были прекрасными строителями, имели счётную и астрологическую систему. Но не имели письменности, чтобы вести мало мальский отчёт вех собственной истории. И это ещё более странно от того, что Инки не просто не умели писать, но и издали запрет на письменность по всей империи. Уникальные цивилизации, когда-либо обитающие на этих территориях, канули в неизвестность лишь только потому, что их письменность была стёрта „благодарными“ потомками. Какая причина могла быть у Инков, перешедших от тотемных божеств к единому, символическому богу? Существуют свидетельства о том, что они сами уничтожали всё, что могло быть сколько-нибудь похожим на письмо. Ныне по всем долинам их бывшей империи встречаются лишь странные символы на камнях. Правда, Инки оставили кипу, узелковый код, который можно прочесть разве что только с помощью посвящённых в тайну расшифровки хранителей письма или… мощных электронных интеграторов6».
Небо осветилось миллионами звёзд. Потрескивание костра, переговаривающийся ропот ветра и травы. Долгое отсутствие членов нашей маленькой экспедиции всерьёз настораживало. Хосе и Освальдо, освоившись в темноте, дальше отходили от света кострища, вглядываясь в черноту, что резко очерчивалось сияющим небом. Они звали наших пропавших спутников по именам, сложив ладони вокруг рта. Никто не отзывался. Но вот со стороны индейского посёлка послышался чей-то оклик. Далеко, но ясно. Это был голос! Голос человека. Мы взялись за ружья. Снова чей-то оклик звоном разлился по склонам холодных гор. Только сейчас я ощутила этот холод. Холод пустоты великого пространства, что безмолвно окружало нас, поглощал звуки и возвращал новые, странные, звенящие.
– Здесь нельзя доверять тому, что слышишь. – Строго наставлял нас пастух Потай. – Эти места живут своими законами.
Я вернулась к костру и инстинктивно добавила побольше хвороста. В этом не было надобности, но огонь отгонял страх. Посёлок индейцев находился в нескольких часах ходьбы от лагеря и кому была нужда подниматься оттуда в глухую ночь? Звук шагов то затихал, то вновь был отчётливо слышен.
Мы вслушались. Это не слуховая галлюцинация. Кто-то шёл к нашему лагерю.
– Босиком идёт, по тропинке снизу, – произнёс Хосе почему-то шёпотом. – Слышите? Тропа сильно вьётся, то за скалу справа заходит, то снова на ровное место выводит.
Тропа похоже выпрямилась и шаги стали слышны более привычным образом: постепенно приближаясь, отчётливо нарастая. Вернее, не шаги, а лёгкий скрип мелких камней под крепкими ногами. Наконец, мы снова