какая-то сила, но она все же пряталась в своих бойких проявлениях от не проявлявшего уважения и терпимости ко мне начальника этой респектабельной работы, хотя, надо сказать, все остальные вокруг совершенно любовались, как мне казалось, моим характером. А работа серьезная, мне приходилось подписывать документы, и тем не менее именно вихрь энергий, бушевавших во мне, давал, как мне казалось, право быть признанным. А как же иначе? Разве может не понравиться добрый, активный человек кому-либо? И я стремился обаять всех – не так, так эдак. Я имею в виду и то, что, кроме поведения, я достаточно броско и в то же время изящно одевался, курил только дорогие сигариллы и притом старался не злоупотреблять этой все же отравой, принялся читать лучшие газеты и, вообще, вести себя достойно, вся моя комната изобиловала цветами, которые должны были очистить воздух, чтоб это давало возможность наиболее полно выразиться моим суждениям. Зарядка по утрам обязательна. В общем, я менялся, как всем казалось, в лучшую сторону, набирая стремительно обороты своих изменений. Но, опять же, уже не чувствуя груза и убегая от той тяжести разбитого романа.
Уже казалось, что теперь ничто не удерживало меня, не мучило и не досаждало, а раскрывались только перспективы, и совершенно верилось в предстоящий жизненный успех. И вдруг наряду с этой эмоционально яркой жизнью стали являться мысли того величия, что несколько лет назад увлекли меня от целенаправленных практичных интересов. Я начал думать, что имея такую способность производить эффективное влияние на людей, ошеломлять их потоком совершенно смелых гордых суждений, приводить их в трепет, заколдовывая гипнозом слова, и даже убеждать в своих идеях как абсолютно верных, и при этом как же я могу оставаться обычным человеком? Конечно, я начал считать себя далеко не обыкновенным, и даже больше того – сверхспособным, талантливым. Ведь смог я в тот, как мне начинало казаться, неудачный первый раз своего взлета, когда меня почему-то положили в больницу, доказать многим друзьям, что я самый настоящий бог, ведь поверили же они тогда, значит, и теперь поверят.
Но все же потенциально еще я следовал ходу вполне нормальной жизни, которую уже не находил достаточно интересной для своего будущего, многое сводилось от независимо практических идей, доныне овладевших мной, к какому-то новому, а вернее, уже во многом знакомому когда-то мистико-психологическому ходу исканий. Теперь я уже ошеломлял студентов заочного отделения, в особенности подружку-сокурсницу, с которой много провел интересных бесед, рассказов и об ушедшем далеко в прошлое горе. Она была умной девочкой и, возможно, узнала в моем поведении то сумасшествие, в котором я, желая ее развеселить как-то в наших беседах, так искренне признался, но может вовсе и нет… Ведь действительно то, что со мной приключилось, уже по прошествии долгого периода времени становилось лишь захватывающей историей для тех, кому я достаточно доверял. И вот то, чего я уже совсем