было показать родителям. И теперь такой сумасшедший оптимизм, заложенный с малого возраста, сыграл со мной злую шутку, но, впрочем, не только со мной, и все же меня приняли, причем в самое строгое отделение.
В этой больнице было необычно спокойно, по сравнению с бурной жизнью той, где я переводил дух от маниакального состояния. Здесь все, за исключением редких случаев, были, по крайней мере внешне, спокойны и в основном спали, проводя время на койках и мирно блуждая в небольших коридорах этой клиники. Я же с большим рвением искал и ждал того умиротворения, которое, как мне казалось, должно случиться со мной и было раньше в моей душе, но не находил вовсе. Рассуждать было невозможно, собраться мыслями тоже, пустота и мука, которую она собой являла, сопровождали меня в каждую минуту жизни, и что бы я ни делал, было очень скверно. Пытаясь представить себе собеседников, как-то изучить их, я начал мысленно создавать их психологические портреты в себе, но дело кончалось тем, что собрав представление о товарищах, я видел его пустым и бессмысленным, так как, кроме собственно визуального представления, я все же не мог пойти дальше, и эти встревоженные лица, собравшись в моем воображении, давили меня раздражением и тревогой лишь одной, показывая мне всю тщетность усилий моего анализа. И как бы я ни напрягал всей волей силы свои, раздражение и страшная подавленность лишь росли, не давая мне чувствовать хоть какое-то удовлетворение от жизни и общения. Хотя и были моменты, когда тепло собеседников все же скользило в разговорах, давая надежду на возможность вырваться из лап этого кошмара. Ведь я чувствовал, что именно взаимодействие с людьми должно привести меня к здоровью и помочь покинуть эти симптомы, представление о которых в полной мере вряд ли может появиться у тех, кто не был подвержен психическому расстройству. Эта мука совершенно непохожа ни на что уже хотя бы тем, что практически беспрерывна и мучает изощренно, не давая передышки не имеющему возможности выхода из нее, ослепшему в своих психических действиях, находящемуся в крайнем дискомфорте человеку.
Явления и боль болезни можно ощутимо понять, если попытаться вообразить тяжелое насильственное измывательство над личностью, какого-то реально существующего изверга, царствующего в психике, измывателя, хватающего самые болезненные переживания и тем самым рвущего струны души, закручивающего магическим образом все мысли, лишая их жизни и самого тебя ясности и свободы, приводя в резкие конфликты с самим собой, заставляя просить пощады у судьбы и у этого ракового злодея, который есть суть родительские фигуры, еще когда-то безраздельно, полновластно распоряжавшиеся тобою именно так, с таким хладнокровием и безучастные к чувственному миру твоему. Хотя тогда я и вообразить не мог, что эти симптомы есть воспоминания взаимодействий меня в самом начале жизни с родителями, так сказать, история чувственного мира ребенка,