кивнула. Обхватила кружку двумя руками.
– Он очень добрый, – прошептал мальчик.
– Кто?
– Отец д`Эмервиль.
Клементина подумала – добрый? Возможно. Но если бы её спросили о впечатлении, которое произвёл на неё этот иезуит, она в первую очередь сказала бы, что он умный и необычайно проницательный. Когда он смотрел сейчас на неё, ей казалось, он проникает взглядом, сознанием своим в каждый уголок её сердца. Не намеренно, нечаянно. Потому только, что так устроен. И Клементина подумала даже, что это, должно быть, чрезвычайно неудобно – видеть всякое движение души собеседника. И собеседнику тому случайному – неудобно, неловко. Не убережёшься – и всякая твоя мимолётная, возможно, неприглядная, предосудительная мысль, которую ты, едва осознав, в иное время в зародыше бы уничтожил – уже стала чужим достоянием. И не откажешься от неё, не отречёшься.
Клементина смотрела, как отец д`Эмервиль подошёл к ожидавшему его у алтаря епископу, что-то сказал ему. Монсеньор де Лаваль бросил взгляд в её сторону. Коснулся рукава собеседника, ответил. Иезуит улыбнулся, соглашаясь.
Епископ подозвал убирающегося в храме мальчишку. Выслушав приказание, тот кивнул и сломя голову кинулся из церкви.
Увидев, возвращающегося иезуита, Клементина приготовилась подняться. Вспомнила о кружке, которую продолжала держать в руках. Протянула её мальчику.
– На, возьми. Спасибо тебе. И прости, что заставила тебя ждать.
– И вы тоже добрая, – шепнул мальчонка, взглядывая на отца д`Эмервиля.
Тот повёл рукой – ступай. Покачал головой, отмечая движение Клементины.
– Посидите немного. Сейчас подадут экипаж.
Слова его произвели ровно обратный эффект. Она подскочила:
– Что вы, святой отец! Не надо. Я вполне в состоянии дойти до дома сама.
Он улыбнулся:
– Не сомневаюсь. Но его преосвященство считает, что лошадям не мешает размяться.
Ей ничего не оставалось, как вновь послушно опуститься на скамью. Клементина ждала, что повиснет неловкая пауза – состояние стеснённости стало для неё привычным, – однако отец д`Эмервиль, похоже, был гораздо более умел в части ведения светских бесед, чем можно было предположить. Он заговорил – тихо, тоном почти интимным. Говорил о подготовке города к предстоящим праздникам, о желании его преосвященства, монсеньора де Лаваля, открыть в Квебеке церковную семинарию, о детях – о том, как будет хорошо, когда у них появится возможность получать на этой земле образование.
Он говорил, и Клементина была благодарна ему за то, что ничто из сказанного им не требовало её ответа. Он не ждал, что она примет участие в разговоре. Просто заполнял паузу.
Когда экипаж подали, он поднялся. Протянул к ней руку.
– Я провожу вас домой, дитя моё, – сказал.
Она воскликнула:
– О, нет! Не нужно, благодарю. Мне и так неловко, что я отвлекла вас от вашего долга.
– Я не отступил от него ни на йоту, – спокойно ответил иезуит.
*
Когда они вышли