потом, выпрямившись, удивлённо воззрился на Мориньера, на губах которого вдруг заиграла странная усмешка.
– Подойдите ко мне, друг мой. Подойдите, – говоря это, Людовик сам приблизился к Филиппу, взял его под руку, провёл к своему столу. – Вам выпала великая честь служить вашему королю там, где в ближайшее время потребуются усилия самых верных, самых славных наших сынов – в Новой Франции.
Филипп поклонился ещё раз, демонстрировал готовность исполнить любой приказ его величества. Не выказал ни малейшего удивления, бровью не повёл, услышав, сколь долгое путешествие ему предстоит.
Потом Людовик долго говорил с ним: давал задания, советы, мешал требования с пожеланиями.
– Полный и подробнейший отчёт – вот что нам нужно будет от вас. Вы, дорогой мой друг, должны привезти его из Квебека в следующем году.
– Я, ваше величество? – спросил Филипп. – Не мы?
Он обернулся к Мориньеру.
– Только вы один, – повторил Людовик. – Ваш друг останется за океаном на неопределённое время. Очень неопределённое.
Людовик подошёл к Мориньеру, взглянул ему в глаза.
– В вас, мой дорогой, слишком много энергии. Мы долго думали, как нам с вами быть. И решили, что вам следует найти для этой вашей энергии лучшее применение, чем то, что вы демонстрировали тут в последнее время. Вы останетесь в Новой Франции. Вы меня поняли?
Это «вы меня поняли» прозвучало гораздо менее высокомерно, чем всё, что было сказано прежде. И Мориньер, взглянув на короля, вдруг улыбнулся:
– Я всё понял, государь.
Филиппу показалось в тот момент, что король едва удержался от привычного жеста. Он протянул руку, приготовился коснуться плеча своего слуги. Потом остановился, замер, уронил руку.
*
– Что тогда произошло между вами и королём? – спросил вдруг Филипп.
Мориньер положил вилку на край тарелки, поднял на друга взгляд.
– Простите, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас спрашиваете.
Филипп и сам осознал в этот момент, что вопрос его прозвучал слишком неожиданно – откуда Мориньеру было знать, в какие дебри завели его, Филиппа, размышления?
Между тем, он думал и всё никак не мог понять, чему тогда он оказался свидетелем? Свершению величайшей несправедливости или проявлению величайшей же милости?
Он вспомнил, как резко говорил Людовик с Мориньером в кабинете и как потом вдруг вышел под руку с ним в приёмную. Улыбался, изображал довольство и уверенность. Ласково похлопывал его, Филиппа, по плечу и милостиво кивал, когда они с Мориньером прощались с его величеством на пороге приёмной.
– Уверен: ничто не может быть для вас слишком сложным, – сказал им, склонившимся в глубоком поклоне, Людовик.
Филипп не был уверен в своём праве задавать вопросы. И всё-таки он спросил.
– Я хотел бы понять, что это для вас было, Жосслен? Величайшая милость или опала?
Тот посмотрел на него долгим взглядом.
– И то,