исписал целый блокнот путевыми заметками и заверял бойцов, что в Брюсселе он непременно напишет антифашистскую пьесу.
Андре Ромеро демонстрировал всем, кто попадался на его пути, оторванную осколком снаряда в контратаке полу его затасканного плаща. Он хвалил самодельные гранаты ополченцев. Ругал тех, кто запустил в армию дурацкую шутку: мол, у республиканцев самые справедливые гранаты – убивают точно поровну и своих, и врагов.
В первый же вечер после возвращения с позиций в Барселону Андре Ромеро закатил грандиозный скандал в баре отеля «Тэйлор», перебил несколько тарелок и здорово напугал самодельной бомбой метрдотеля.
Во второй вечер, когда итальянские крейсеры покинули рейд и Барселону больше не обстреливали с моря, Ромеро пригласил Катрин, Мигеля, Волохова пройтись по Рамблас, чтобы отведать в одном замечательном кабачке кальвадоса. По его сведениям, пару бочек отличного напитка недавно поставили марсельские контрабандисты.
Ромеро не обманул. Кальвадос, действительно, оказался весьма неплохим. Катрин пила – много и неосмотрительно. А ещё больше шутила.
Мигель выложил на столик кабачка свой переведенный на испанский и напечатанный в Москве очерк о Ромеро. Он горячо рассказывал о своей встрече и беседе с самим Сталиным.
По его словам, Вождь покуривал трубку и живо интересовался событиями на Пиренеях. А ещё он якобы спросил Мигеля о том, всегда ли с ним его револьвер. Мигель признался, такой вопрос вождя заставил его врасплох. Он не знал что ответить, ведь револьвер ему пришлось сдать на посту охраны перед входом в приемную Сталина. На этих словах Ромеро перевернул свой стакан, сказал:
– Что ваш Сталин, что недоумок Франко. Что Гитлер. Все одна шайка, готовая перебить хребет свободе. Эти мерзавцы едят человеческие мозги и пьют кровь.
Ромеро с нескрываемым удовольствием посмотрел на Катрин и Мигеля, наблюдая за тем, как побледнели их загорелые лица. Мигель хотел что-то возразить. Но Ромеро сунул в уцелевший карман плаща очерк о себе самом, подаренный ему Мигелем, хлопнул ладонью журналиста по плечу и предложил друзьям наведаться к старику Панчо в комнатушку за стойкой. С хитрым кабатчиком можно было договориться насчет контрабандного курева. Панчо исподтишка приторговывал настоящим трубочным турецким табаком.
– Зачем он бросился под пули? – Спросила Катрин Волохова, глядя вслед уходившим Ромеро и Мигелю. – Он мог остаться в окопе. Это было опасно. И так глупо.
Пётр Николаевич вспомнил о своем животном страхе, испытанном под обстрелом, и густо покраснел.
– Тебе было страшно, Катрин?
– А как ты думаешь, Пьер? – умело подведенные черной тушью глаза Катрин иронично прищурились.
Волохов спохватился: кажется, вырвалась совершенная глупость. Но что было сказать, кроме этой непростительной фразы? Он не знал. Просто надо было что-то говорить. Только не молчать в эти минуты, пока не вернулись Ромеро с Мигелем.
Он