реальностей может быть сколько угодно. Иногда эти капли проходят через мой мир. Они приносят сладкий влажный воздух и немного тоски. И нечто. Боюсь трогать это. Оно шевелится. Оно жужжит. Оно неритмично дёргается. Я тяну к нему руку медленно и тут же одёргиваю обратно. Оно взлетает и, бешено жужжа, стремительно исчезает.
Жужжание утихло. Стрекоза. Почему-то это слово возникает у меня в голове. А капли тем временем капают всё чаще и чаще. И вскоре их шуршание напоминает уже звук этого нечто. Как будто оно стало жужжать в обоих моих ушах и повсюду. Звук расплёскивается по моей скромной бесконечности, заполняя всё вокруг и тут же уходя в никуда.
– Но как бесконечность умещается в твоей маленькой комнате? – спрашивает она.
– Ну как… По своему. Я же могу в ней общаться с тобой, хотя тебя тут нет. Углы и стены есть, а концов нету… И ты есть, хотя нет тут тебя. Хотя, может это ты… Постой!
Хотя, кого я об этом прошу? Впрочем, её нет. Её закрывает звук капель. Я сижу и не двигаюсь. Капли медленно, не спеша, стекают. Постепенно заполняя комнату. Потом исчезают. Кончаются полностью. И остаётся только запах сырости.
Немного промокли книжки. И эти записки. Как ни наивно было оставлять их на пустоте. Но теперь многое не восстановить, а что-то пришлось переписывать немного по-другому. Поэтому, наверное, тому, кто бы вероятно мог это прочитать, повествование показалось бы скомканным, неполным, наивным, и весьма непонятным. Но я на писательские лавры никогда не претендовал. Потому что никогда не рассматривал жизнь как цепь многоуровневых задач, в которой выполнение заданий и выработка навыков продвигает тебя на уровень выше, нежели тот, на котором ты раньше находился.
То есть определённые достижения как будто дают тебе выигрыш в какой-то общей игре и ощущение удовлетворения своим уровнем. Ведь шкалы способностей просятся сами по себе, отчего превращают само существование не в бытие, а сборник задач. И если ты не достиг нового уровня, то ты уже проиграл. Если не кому-то, то самой игре. Игра затягивается как цикл поражений. Ты тлеешь не просто так, а с борьбой за некий смысл.
И когда я надену лавровый венок великого писателя, раскрутится цикл, в котором я вечно буду доказывать свой титул. А цикл этот пойдёт далеко за пределы моей жизни. Я просто боюсь снобизма. Хуже всего, если эти записки смогут кого-то унизить и подчеркнуть его неспособность написать хороший роман. А это непременно произойдёт, даже если записки станут популярными только в моём выдуманном мире, которого в принципе быть не может.
Впрочем, о чём это я… Да смешно. Ведь, если я пишу или говорю о нём, если я даже просто о нём задумываюсь, то я уже предполагаю и подразумеваю его существование. Я допускаю, что он не только существует, но и абсолютно реален, и уже только потом заключаю, что быть этого не может. Этот мир, которого нет. В каком ещё этот маразм читать будут?
Стук в дверь и сладкий голос.
– Можно?
– А когда я запрещал?
– Не знаю,