ое ещё настоящее. Всегда настоящее. Помнишь, как ты последовала за ним в тот день?
Июнь
Утро шлялось где-то всю ночь, а с рассветом решило пробраться в дом. Тайком, пока я сплю. Оно полезло сразу через все окна, и солнце вслед ему надуло паруса тонких белоснежных занавесок. Его выдали мои недремлющие дрозды. Они загалдели, защебетали, завопили на разные голоса, требуя, чтобы я немедленно проснулся и застукал подгулявшее утро. И я проснулся. Проснулся как раз вовремя, чтобы прищучить негодницу. Утро виновато заулыбалось, просочилось сквозь мой рассвет и разом заполнило все комнаты большого бревенчатого дома. Я внимательно и строго посмотрел на гулёну. Утро было сонным, но очень добрым.
– Привет, утро, – сказал я и взял шорты со спинки стула.
И этот стул, и другие стулья, и круглый стол под волосатым абажуром, и весь дом были старые. Почти старинные. Хотя порядком не дотягивали до антиквариата. А вот шорты были совсем новые. Я недавно включил их в свой гардероб, чтобы бегать в них по утрам. Пока не жарко. Шорты, а вот ещё новые кроссовки с загогулиной какого-то бренда на бортах обязаны были стимулировать меня к трем километрам ежеутренней пробежки вокруг деревни – мимо почты и автобусной остановки, где каждый день в 9.09 рейсовый райцентровский автобус высаживает милую почтальона Алечку; потом вниз к заботливому заборчику, предупреждающему о первых признаках обширного болота; затем краешком этого самого болота до грунтовой, посыпанной щебнем, дороги на выезде из деревни; мимо старой избушки с мистическим дедушкой Тимофеем Валерьевичем внутри; и вверх, вверх, вверх к умелой кованой ограде деревенского кладбища (работы местного кузнеца и художника Фокина); потом ещё сотню метров вдоль ограды; потом краешком щербатого штакетника, водруженного стараниями неприятного соседа Виталика с трех сторон его участка, откуда уже рукой подать до крыльца моего старого, почти старинного, дома.
Я стоял на крыльце, прихлебывал кофе из большой кружки без рисунка на белых боках и мысленно пробегал этот маршрут. Шорты были тщательно надеты на меня, кроссовки просяще, по-собачьи, смотрели снизу, им не терпелось бежать по мокрой от росы траве; но, откровенно говоря, оба предмета одежды с задачей стимулировать меня к бегу справлялись из рук вон плохо. Никуда мне бежать не хотелось абсолютно. Хотелось стоять на крыльце, прихлебывая кофе. И ещё поджарить пару тостов, намазать их маслом и разрезать на восемь сочных частей спелый помидор, спрятавшийся в холодильнике.
И посолить помидор крупной морской солью с привкусом йода и ветра.
Я закрыл глаза, подставил лицо под солнечные лучи и решил, что непременно совершу ежеутреннюю пробежку. Завтра. Прямо с утра. Пока не жарко.
– Доброе утро, Антон! – услышал я. – Выглядишь на отлично. Смотрю, ты за прошлую зиму здорово возмужал.
Я открыл глаза и увидел дружелюбную старушку Дарью Назаровну, которая неторопливо шла со стороны кладбища вдоль моего заборчика и приветливо кивала мне головой в белом платке.
Я очень осторожно поставил кружку на перила крыльца.
– Доброе утро, Дарья Назаровна, – ответил я.
Она поулыбалась, помахала мне рукой и засеменила дальше, держа путь к своему дому под зеленой крышей на дальней от меня стороне центральной площади. Я посмотрел ей вслед и подумал, что для возмужания у меня было куда больше одной зимы, как ей показалось. С нашей последней встречи минуло примерно пятнадцать таких прошлых зим. И ещё примерно столько же минуло прошлых лет. Я стоял на крыльце и прекрасно помнил, как пятнадцать зим и пятнадцать лет назад я нёс (в числе прочих соседей) к нашему деревенскому кладбищу левый задний угол гроба, в котором тело именно этой дамы собиралось отправиться в мир иной.
Дарья Назаровна скончалась то ли в двухтысячном, то ли в две тысячи первом году. Скончалась самым естественным образом, прожив долгую хорошую жизнь сельского школьного учителя.
Люди у нас умирали крайне редко, и каждый местный житель считал своим долгом попрощаться с покойницей и проводить её в последний, как тогда казалось, путь. И мы всей деревней похоронили Дарью Назаровну на нашем кладбище. И тогда крыша на её доме была покрыта не зелёной искусственной черепицей, а серым ноздреватым шифером. И тогда тоже было лето.
Надо бы надеть футболку, раз такие дела, подумал я, но не сдвинулся с места.
Солнце беззаботно захохотало над деревней.
«Кому навар, а кому и приварок», подумал в тот миг Тимофей Валерьевич, сидя в старом плетёном кресле в глубине своего тёмного таинственного дома.
Неприятный сосед Виталик в трусах и майке выскочил из своей калитки. Всклокоченные волосы торчали над его головой, словно в ужасе рванули врассыпную. Виталик молча разевал рот и тыкал рукой в сторону удалявшейся от нас Дарьи Назаровны.
– Значит, не привиделось, – облегченно сказал я вслух.
Виталик как-то боком преодолел разделявшую нас сотню метров и доковылял до моего дома.
– Ты это видел? – в его голосе был страх.
Я взял кружку, спустился