тому, что должно было сейчас произойти в крипте, Орм относился без трепета. Он еще не забыл, как в походах иной раз и сам забавы ради подбрасывал и ловил детей франков на острие копья. Любой отпрыск врага может вырасти воином, а Один не гневается, получая в жертву нежное мясо. Поэтому он спокойно наблюдал, как Снэфрид, взяв роскошный сосуд – христианскую чашу для причастия, всю в крупных самоцветах, – поставила ее под углублением в столе. Младенец уснул было на руках завывающей Тюры, но заплакал и засучил слабыми ножками, едва его раскутали и уложили на холодный металл жертвенного стола.
«Мальчик, – сухо отметила Белая Ведьма. – Сын, которого не пожелали послать мне боги».
Сердце ее мучительно заныло от отчаяния и ненависти. Крик ребенка резал слух.
Словно тень летучей мыши, носилась по крипте старая Тюра, творя колдовские знаки, хриплым шепотом бормоча заклинания.
Снэфрид отпустила концы покрывала, и оно медленно сползло к ее ногам. Золотая парча платья вспыхнула в свете огня. Медленно, подавляя раздражение от плача младенца, она стала распускать шнуровку.
– Орм, оставь нас! – неожиданно приказала она.
Великан повиновался. Снэфрид всегда выгоняла его в решающую минуту, и это его сердило. Ему страстно хотелось взглянуть, как происходит жертвоприношение, но Белая Ведьма была неумолима. Что ж, его награда не за горами. После тайных обрядов Снэфрид всегда бывала особенно чувственной, и еще сегодня он подомнет под себя это пахнущее свежей кровью ослепительное тело.
Когда слуга, выходя, приоткрыл дверь, вновь стал слышен истошный вопль нищенки. Снэфрид улыбнулась. Она не так глупа, чтобы оставлять свидетеля. На рассвете Орм подберет останки нищенки, а ее солид достанется ему за труды. Преданный немой, верный, как сталь, немой. Финка ощутила томительную дрожь, вспомнив, каково чувствовать на себе тяжесть его тела. Ролло куда легче…
– Ролло… – прошептала она. – Я всегда буду молодой для тебя.
Она стянула через голову полотняную рубаху. Ребенок исходил хриплым писком. Отвратительный, багровый от натуги червяк!..
– Какое орудие подать, госпожа? – спросила Тюра, глядя на точеные бедра ведьмы с завистливой ненавистью.
– Трехгранный нож.
Твердая рукоять ножа приятно холодила ладонь.
– О великая Хель! – зашептала Снэфрид. – Ты получишь сегодня свое, но меня не тронь. Я отдаю тебе это дитя, чтобы ты не зарилась на мою красу. Мое время еще не пришло, о владычица смерти. Идун, Идун, душа юности, пусть сок твоих дарующих молодость яблок насытит кровь этого ребенка и войдет в меня!..
Она занесла нож, на миг подняла глаза к потолку и хищно улыбнулась бессильному Богу христиан. Пусть смотрит, он ничем не может помешать…
Короткий удар – и сталь оборвала слабую жизнь. Тонкий писк, короткая конвульсия – и хруст вспарываемой плоти и хрящей. Сердце ребенка еще билось, когда ведьма жадно впилась в него зубами. Чужая жизнь, юная сила должны были войти в нее. Она верила в это, знала, что так и будет, и испытывала острое наслаждение.