с мужиком в двух комнатах в коммуналке с огромадными потолками, прямо как у нас в цеху. Нинка местной Зыкиной в посёлке была, а как училище по культуре кончила, в Ленинград рванула. За песнями. Там мужика и прихватила себе. Он у неё художник, значится.
Познакомились. Мужик как мужик, поменьше моего росту, чёрный с сединою, кучерявый, лет сколько, не скажу, но не жеребец, нет. Ближе к мерину. На цы´гана смахивает, вот. И с бородою. По виду на художника не особо-то и похож.
А Нинка похорошела на столичных харчах, расцвела. Как косу отрезала, коротко стала ходить, с завитушками. Косметикой себя поправила, хоть завсегда и без помады первой девкой на посёлке была. Бегает по комнатам, поёт и пахнет. И глазками стрел-стрел навострел. Пьянка у них сегодни. Чуднó! Не выходной ж день за воротник-то закладывать.
Художник Нинкин плеснул хрени какой-то сладкой из иностранной бутылки в фужеры на самое донышко. Понятно, вещь-то дорогая. Хотя у нас, к примеру, так не принято… Коль взялся гостю лить, так лей, чтоб и скатерть заодно сполоснуть. А этот – слюней напустил. Жалко, небось. «Эт, мол, «опередив» перед аппетитом». А что мне его «опередив»? У меня с аппетитом завсегда лады и полное согласие, было б только чего закидывать.
Повёл он меня комнаты показывать, пока Нинка на кухне кашеварила. Ничего так обстановочка. Прибрано. Только мебель старая вся. Буфеты какие-то с финтифлюшками, шишками да узорами облезлыми. Диван тоже старый. Вдвоём не поместишься, даже валетом навряд. Это сейчас немодно. У нас бы уж на дрова давно пустили. Мы и то сервант в прошлом годе справили со Светкой румынский, и кресла тоже. Правда, наши.
В угол меня он завёл под конец, где картины у него висят, кисти в банках, краски разные на подоконнике и ещё… забыл как их… кόзлы для рисования, чтоб картина стоймя была. Спрашивает:
– Любите живопись?
– Уважаю.
– А чьи кисти предпочитаете? Наши иль западные?
«Вот, сука!» – думаю. Я хоть на обычном заводе запорной арматуры работаю – секретов нет никаких, но тоже кое-что понимаю. Да и служил я на границе с недружественным нам Китаем. Замполит нас гонял: час строевой, два боевой и три с половиной – политической подготовки каждый день!
– Кисти у нас, – отвечаю ему, – исключительно отечественные. Пару раз чешские выбрасывали, только они больно нежные. Вторую покраску не выдерживают – облезают. Не приспособлены они к нашей эмали.
Он засмеялся. Понравился, значит, мой ответ. Понял, что за рупь за двадцать меня не возьмёшь.
– Картина у вас, – спрашивает, – есть любимая?
– Как нет, – отвечаю. – Завсегда «Бурлаками на Волге» восхищался, ещё с детства.
– Ага, значит, вы – передвижник, – говорит.
Я не дотумкал сразу, а потом дошло. Это он так нашего брата командированного-снабженца называет.
– Да, – отвечаю, – передвижников я очень уважаю. Нелёгкая у них жизнь. Все в заботах о хлебе насущном. Ведь, сколько напередвигаешь – столько и получишь, плюс премиальные, если сработаешь нормалёк.
Слушает, головой кивает. Серьёзный. Бородою трясёт и из стакана пойло