учиться на несколько месяцев, летом вернусь и желаю услышать от тебя ответ… Прошу простить за все. Всего доброго.
Больше ни слова не говоря, молодые люди исчезли в водяной мгле весеннего ливня, оставив в маленькой хибаре двух ошарашенных женщин.
– Кесирт, моя милая дочь, – спрашивала шепотом мать, – это сон или явь?
– Не знаю, – так же шепотом отвечала дочь.
Холодный дождь, промочив в нескольких местах земляную прохудившуюся крышу, отбивал неравномерную дробь. В сарае мычала недоенная корова. Промокшие, безучастные ко всему куры, сбившись кучей, дрожа, прятались под дырявым соломенным навесом.
К удивлению Хазы и ее дочери, вся округа, даже деревья, говорили об этой новости. Кесирт замкнулась в себе, не знала, верить или нет своему счастью, долго сидела у родника, вновь и вновь вспоминая неожиданную встречу, и с содроганием сердца мечтала о любви и счастье, поминутно краснея и улыбаясь сама себе.
Хаза, вся помолодевшая, копошилась по хозяйству, разговаривая сама с собой, лаская то корову, то теленка, то вечно голодных кур.
А в начале лета, когда мир стал нестерпимо жарким, даже знойным, когда почернели первые плоды тутовника, Кесирт получила письмо: на красиво пахнущей белоснежной бумаге были выведены заманчивые узоры.
Неграмотные женщины несколько дней сокрушались над неожиданно свалившейся на их голову проблемой. Ведь во всем Дуц-Хоте только Баки-Хаджи да еще два-три человека едва умели читать. Как можно показать чужим людям письмо любимого? И вдруг к Хазе пришло озарение: отгоняя поутру на пастбище корову, она встретила Цанка. Заспанный юноша, развалившись на деревянных поручнях, нехотя погонял тонкой хворостинкой двух ленивых быков, запряженных в телегу.
Забыв про корову, Хаза подбежала к телеге и не здороваясь спросила:
– Цанка, а ты ведь умеешь читать?
– Чего? – удивился Цанка, приподнимаясь.
– Я спрашиваю: ты читать умеешь?
– Конечно, умею. Грамотнее меня в округе нет человека, – глаза Цанка оживились, – а что надо прочитать?
– Ты, когда освободишься, приходи к нам, дело есть.
После сенокоса, несмотря на усталость и жару, снедаемый любопытством, Цанка прибежал к мельнице. Кесирт сидела на маленькой деревянной скамейке в тени плакучей ивы, болтая босыми ногами в холодной родниковой воде.
– Вот где райское место и райская жизнь! – крикнул Цанка, спускаясь к ручью. – Добрый день, Кесирт.
– А, Цанка, марша вогийла*. Как дела? Как ты изменился. Повзрослел, – ответила Кесирт с обычной по отношению к юноше иронией.
Цанка ловко сошел по земляным ступеням к роднику, вымыл в прозрачной воде потные руки и лицо, из пригоршни стал пить воду.
– Хорошая вода, – с удовольствием сказал он, внимательно оглядывая ноги Кесирт. – Я бы искупался, если бы ты исчезла.
– Нечего тебе здесь купаться. В этом месте только я купаюсь, –