ей судья, Тони. Она давно погибла, она сейчас перед престолом Всевышнего. Получается, что за девочку я и молился… – он провел ладонью по потной щеке:
– Видишь, температура падает, милая. Иван Григорьевич все принес, – он кивнул в угол кельи, – никуда не ходи. В рюкзаках есть чистая одежда, поменяй рубашку… – Маша всхлипнула:
– Иван Григорьевич жив, папа. Я за него молилась на перевале, я думала, что он умер… – Волк привлек ее к себе:
– Жив и в добром здравии, милая… – Маша вдохнула запах табака, зимнего леса. Большая рука погладила ее по голове:
– Есть ты пока не захочешь. Я сам болел, знаю, как это бывает. Потом Иван Григорьевич кашу сварит с медом, постных блинов напечет… – несмотря на туман в голове, Маша заставила себя собраться:
– Он в куртке, значит, он куда-то уходит… – обветренное лицо отца заросло белокурой бородой:
– Мы похожи, – поняла Маша, – у меня тоже яркие глаза, я высокая, за метр семьдесят. Он вообще головой до потолка кельи достает… – уютно мерцала лампада, ее накрыли явно заграничным, легким и теплым спальным мешком. Маша подалась вперед:
– Папа, ты что… – она указала на куртку, – не остаешься у Ивана Григорьевича… – Маша поняла, что старик живет в маленьком скиту:
– Он рассказывал, как спасался, на Алтае. Истинные христиане уходят далеко в тайгу, чтобы не иметь ничего общего с дьявольской властью… – никак иначе об СССР Маша подумать не могла:
– Надо рассказать папе, что случилось на перевале, предупредить его о Гурвиче… – поцеловав ее в лоб, он поднялся:
– Я скоро, милая, туда и обратно, – пообещал Волк, – а ты спи, пожалуйста… – голова опять закружилась, Маша заползла под спальник:
– Вернется папа, все ему скажу… – темные ресницы задрожали, она тихонько засопела. Еще раз перекрестив дочь, Волк неслышно закрыл тяжелую дверь кельи.
– В продолжение пути их пришел Он в одно селение. Здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении. Подойдя, она сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее…
Голос Ивана Григорьевича был мягким, напевным. Шелестели страницы дореволюционного, пожелтевшего Евангелия:
– От иноков здешних, – Князев показал Маше потрескавшуюся обложку черной кожи, – они кое какие книги спасли, когда антихристы большой скит разорили. Здесь рука игумена Арсения на развороте… – чернила выцвели, но почерк был твердым:
– В лето 7390 от сотворения мира достигли мы вертограда праведного, уединенной пустыни, основанной во времена гонений никонианских на истинную веру… – Иван Григорьевич пошевелил губами:
– Они здесь обосновались, когда твой