верить. И как-то погожим вечером от него сбежала жена, кстати, уже третья.
А в одно погожее утро вызвал его директор школы и, потирая благородную, просветительскую лысину, отводя брезгливый взгляд от костогрызовой физиономии, предложил уволиться по собственному желанию, иначе…
«Иначе, – сказал директор, – мы возбудим уголовное дело о краже трёх пневматических винтовок, которые вы якобы списали по акту, а на самом деле присвоили и используете у себя на даче для отстрела дроздов и сорок…»
И безропотно уволился Костогрыз, ибо нечем было крыть убиенных сорок и дроздов, не говоря об остальных мелких птичках.
А письма с жалобами и доносами под его фамилией продолжали плодиться и размножаться. Бродил без дела дважды отставной майор по злачным местам и помойкам – и, опившись дешёвого портвейна, грозил неведомо кому чудовищными карами, самим небесам грозил корявым кулаком и орал, глотая серые дождевые капли: «Нет правды на земле, но правды нет и дальше!..»
И даже после того, как ему проломили голову каким-то ловким металлическим предметом, так и не понял, что правда и ложь у каждого своя – и бестолку гневаться на Небо, Землю и на всё остальное.
Полежав почти месяц в сквозном коридоре райбольницы, Костогрыз малость прочухался, но облысел. Перестала после пролома обрастать его обритая, заштопанная черепушка. И озлился бывший военрук на весь свет – и стал строчить немыслимые доносы, сначала на залечивших его врачей, а потом во все концы и бесконечности. А заодно на благородного Цейхановича, который был абсолютно непричастен к повреждению несвежей головы Костогрыза, тем более к её облысению, – ну разве чуть-чуть, чисто символически.
Чист и ясен был великолепный Цейханович перед Богом, людьми, зверьём, растениями, минералами, водами и газами. Открыта была его душа нараспашку со всеми сомнительными грехами и несомненными добродетелями, – и словно об утёсы занебесные разбивалось немощное клеветничество помрачённого соседа.
Впрочем, в тот период Цейхановичу было не до Костогрыза – и торчащая с утра до вечера у подъезда, перевязанная грязными бинтами голова экс-майора была безразлична ему, как неопрокинутая урна. Не до того было Цейхановичу в то время, даже мимо урны плюнуть было некогда. В скверную историю он влип. Его бывшая любовница из ближнего пригорода вдруг порешила, что прижитые ею неведомо от какого производителя дебильные сыновья-близнецы являются урождёнными Цейхановичами, и в зрелости, когда из-за экономии на бритье отрастят бородёнки, будут в аккурат вылитыми Цейхановичами, а стало быть, прямыми наследниками всего движимого и недвижимого добра этой знатной древнерусской фамилии.
Сколько сил, сколько воли и ловкости пришлось изыскать моему другу, дабы не смириться с незаслуженным отцовством, – уж больно настырной и безудержно сумасшедшей от долгих ночей безмужества оказалась его случайная бабёнка.
До исследований ДНК дело дошло, почти до клонирования,