от этого, как сметана от солнца!
– Но иногда чуть-чуть можно, – возразил Цейханович и ещё раз, как бы украдкой, погладил полуквадратную голову приглянувшегося сопле-розового близнеца.
– И чуть-чуть никак нельзя! – грохнул по столу кулачищем доселе безмолствующий Авербах.
– Таким, как ты, – и чуть-чуть нельзя, – охотно согласился Цейханович, но остатки водки разлил во все стаканы.
– Что-то не того все эти близнецы, а не пора ли нам отсюда того… – уныло сказал я.
– Пора, фраера! В погонах по вагонам! Пусть их папаша-алиментщик разбирается, какой близнец его, а какой ещё чей! – жизнерадостно громыхнул Лжедимитрич.
На вольном воздухе мы сразу позабыли о дебильных Лжецейхановичах, но мне вдруг совершенно не по делу вспомнилась другая любовница Цейхановича, из Бурятии, почему-то прижившая от него ребёнка негритянской национальности. Но я не зацепился языком за это несуразное воспоминание, оставил его дозревать в огородах подсознания до лучших, а может быть, и не до лучших времён для моего великого друга.
Однако, что-то не в ту заводь занесло меня глубоководное течение романа, почти в болото несудоходное, где к берегу толком не причалишь, где топкая, жирная чернь вместо земли обетованной, где лишь страшные водно-летучие существа обитают, – и ради спасения себя и текста надо срочно выгребать на сломанных вёслах слов из греховодных пристанищ в открытые воды русской словесности. Да и к Костогрызу пора возвернуться, ибо подобные ему не тонут нигде и никогда, а исчезают сразу из бытия и небытия в вечность беспамятную.
Безысходно облысел Костогрыз после черепо-повредительства, но дабы не светиться юной лысиной на всю округу, продолжал жить с забинтованной головой. От переупотребления бинты обратились в крепкую чёрную повязку. Глядя по утрам в тусклое зеркало, Костогрыз представлял себя удачливым обладателем чёрного пояса по каратэ и не страшился незапланированных встреч с Цейхановичем. Как-то он даже решился пожаловаться соседу на преждевременное облысение, испросил, так сказать, совета лечебного.
И Цейханович совершенно дружелюбно посоветовал:
«А ты выливай каждое утро тридцать три капли зелёнки на лысину и втирай до обеда, а перед едой принимай вовнутрь столько же, но без алкоголя. Можешь не сомневаться: на одного волосатого на Земле навсегда станет меньше».
Покривился Костогрыз, скрипнул остатками злых зубов и побрёл в свою железобетонную конуру, дабы настрочить в Главное аптекоуправление очередной донос на Цейхановича за незапатентованные рекомендации лысеющим и облысевшим согражданам.
Очень не любил Цейханович, когда ему мешали, но ещё больше сам не любил мешать кому-то в мире этом и в мире ином. И по мере природных сил старался исправлять проходящие образы иного и этого мира.
У Цейхановича, в отличие от многих и многих его последователей, ничего не валилось ни из рук, ни из ног. Он мог запросто выловить кильку из закрытой консервной банки.