и нет ему ни конца, ни начала, но никто не ведает, как войти в этот сад и вернуться из сада.
Умерла сбежавшая жена Костогрыза. Неведомо отчего умерла где-то в глухих притонах Южного Бутова. Но мрачная информация каким-то странным образом дошла до Костогрыза – и он, благополучно заделавшись вдовцом, совершенно законно и униженно пожаловался неприступному Цейхановичу:
– Жена сдохла!.. Что делать-то?!
Цейханович, не повернув головы кочан к страдальцу, нахмурился и приказал:
– Беги быстрей – и люби её, пока ещё тёплая!
– Да закопали уже! – сокрушился Костогрыз.
– Так откопай немедля!
– Да не знаю, куда закопали, то ли в Южное Бутово, то ли в Северное!.. – совсем и окончательно сокрушился новоявленный вдовствующий майор.
– Ну и болван! Разыщи! Не в Гренландии же эти чёртовы Бутово. А то на том свете искать придётся! – строго сказал Цейханович, сунул соседу мелкую денежку и скомандовал: – Не стой, дурак, без дела! Поорудуй мозгами и лопатой.
– Верите ли вы в Бога? – иногда спрашивали Цейхановича глуповатые люди.
И Цейханович иногда отвечал глуповатым и иным людям:
– В Бога-то я всегда верю! Я в человека не верю.
И, наверное, был прав, ибо, забегая вперёд, сообщаю читателю, что пропавшая жена Костогрыза совсем не умерла, а всего лишь притворилась покойницей.
Да простят меня господа читатели за испорченное настроение, поскольку лишать публику неожиданности так же нехорошо, как умыкать по рассеянности чужие интимные принадлежности типа кошельков, зажигалок, расчёсок, зубочисток, носовых платков, домашних тапочек, любовниц и прочего.
Но не стоит морщить грязные носы, дорогие и недорогие господа! Не стоит чересчур уж сильно обижаться на загнанного повествователя. А то ведь и я могу обидеться. И очень-очень сильно! Могу запросто прекратить писать талантливо и обратить свой текст в серое занудство. Это мне раз плюнуть, как Цейхановичу в чужую форточку. Забудьте ради самих себя об испорченном настроении. Не воздух же я вам испортил, в конце концов! Я даже вашу жизнь почти не порчу в отличие от своей, которую легкомысленно и безоглядно отдал литературе.
И сожрала раньше времени литература жизнь мою!
Сожрала ненасытная и спасибо не сказала. И не облизнулась даже.
Оставила, людоедка некультурная, мне одни читательские и писательские обиды. А я уже давным-давно не писатель, не читатель – и почти не человек, а сплошная неутолимая обида на самого себя. Но всё мерещится в хорошую погоду, когда дома никого нет, когда небо огромней неба, когда земля прекрасней земли, когда любовь дороже любви, что не меня сожрала литература, а кого-то совершенно другого. Малой искры красоты земной и небесной не стоит этот другой. И не знаю я себя – другого, и, даст Господь, не узнаю никогда! Но с каждым днём всё меньше узнаю себя в утреннем зеркале. Когда-нибудь совсем не узнаю. И все забудут меня – и я себя позабуду.